Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

— Я встретил бабушку, — сказал Лесь.

И увидел просиявшие благодарностью глаза. И сразу узнал бровь — наполовину черную, наполовину седую.

— Так мы ж с тобой знакомы! — обрадовался человек.

А маленькая бабушка стала рыться в кошельке.

Лесь сразу отступил на улицу. Как же, будет он брать деньги с такой старенькой! Помог, и все.

— А черешней имею я право угостить хорошего человека? — сказал ее сын. — Подставляй карманы!

Ну, черешня — дело другое. Приятно идти по улице, поплевывая косточками.

Лесь шел к Вячу.

Придет и скажет: «Давай, Колотыркин, придумаем настоящую работу». — «Давай!» — ответит Вяч. И они придумают.

За угол. В переулок. В гору. 83 ступени. Калитка приперта чурбаком, на котором они с Вячем отрабатывают настоящую моряцкую походку и отстукивают морзянку, тренируются, потому что чурбак звонкий. За калиткой Вяч поливает из лейки.

Лесь оттолкнул чурбак:

— Брось лейку, в жару ни один осел не поливает!

— Смотря чего поливать. Я, например, бумагу.

Лесь растерялся:

— Какую? Зачем?

— Макулатуру. Впитывает. Лейка вошла — значит, веса плюс восемь килограмм. Усёк?

Лесь не успел моргнуть, как это случилось. Он пихнул лейку, вода застучала по ее железному боку. Вяч лежал на земле и брыкался. Лесь сидел на нем верхом.

— Чего привязался? — Вяч тоже старался ткнуть кулаком побольнее. — Отпусти, говорят! Что ли, за макулатуру? Подумаешь, какой правильный! Сам чужой рубль зажал!

Отпустил. Вскочив, с болью, с ужасом взглянул Вячу в лицо: он же сам, сам уговаривал: «Ничей!» Закусил губу. За Колотыркина прячусь? А я? Сам я?..

Вяч перепугался, увидав его побелевшее лицо:

— Ты чего… Ты давай сюда, в тенек… Хочешь, кваску налью… Ты чего молчишь? Мымриков, постой!..

По улице в разные стороны шли люди. Наверно, некоторые удивлялись, почему этот мальчик заглядывает им в лица, словно стараясь узнать, почему смотрит им в руки и в прозрачные сумки.

Нет, никто не нес газет. Утренние газеты были давно прочитаны.

Наконец впереди себя Лесь увидал у женщины бумажный сверток. А вдруг это та газета? А вдруг это та женщина? Он нагнал ее и пошел рядом, пытаясь разглядеть число под измятым заголовком.

— Тебе чего, мальчик? — Она с подозрением переложила сверток в другую руку, подальше от него.

— Извините, пожалуйста, тетечка, у вас денег хватает? — неловко спросил он.

— А у тебя не хватает? — запальчиво переспросила она. — И конечно, на кино? Стыдно, между прочим, на улице клянчить…

Он хотел крикнуть ей вслед: «Наоборот, я отдать хочу!» — но обида перехватила горло. Постоял, насупившись, помолчал. Нет, не так надо спрашивать, иначе.

И увидал, что навстречу размеренно шагает старуха в толстых очках и на ходу читает газету. Он несмело шагнул ей наперерез:

— Извините, пожалуйста. Вы не забыли девяносто семь копеек?

Она очень удивилась, сдвинула очки на лоб:

— Почему я должна забыть именно девяносто семь копеек? Откуда вообще возникла такая неровная сумма?

Он потоптался и подсказал:

— Может, сдача, когда газету покупали?

— А, таким образом?.. — Она опустила очки на нос, и глаза сквозь стекла стали огромными, как глаза лошади. — К твоему сведению, мальчик, я всегда беру сдачу и терпеть не могу растерях! Разреши! — И она пошла дальше. Но остановилась. — Ты решил опросить триста тысяч населения, включая курортников? — Она разглядывала его сквозь толстые очки с интересом. — Но это делают гораздо проще, мальчик. Вешают записку: «Просим товарища, забывшего сдачу, обратиться к нам!» Только сдачу, пожалуйста, напиши через «с», а не через «з». — И она ушла неспешным шагом.

…Лев-Лев собрался запирать киоск, когда пришел Лесь. Его лицо с двумя смешными точками на носу показалось Льву-Льву осунувшимся. Увидал — Лесь напряжен, рука сжата в кулак.

— Сейчас пойдем, мальчик, — сказал Лев-Лев. — Купим по пути что-нибудь в магазине, поужинаем.

Лесь протянул руку, разжал кулак, рубль упал в железную банку из-под леденцов.

— И еще надо объявление повесить: «Кто забыл сдачу?» — сказал Лесь, торопясь и чуть задыхаясь от волнения.

— Ну-ну… — одобрительно ответил Лев-Лев, поблескивая ласковыми глазами. — Тряс кошку вниз головой?

— Ага. И еще мамы Алиной шпилькой выковыривал…

Он как-то судорожно вздохнул и вдруг улыбнулся. А Лев-Лев молча подержал в руке его кулак.

— Ну, а больше за три дня ты ничего не надумал мне сказать? — спросил Лев-Лев.

И опять глухо толкнулось сердце Леся. Что-то нужно вспомнить, а что?

— Ничего, — ответил Лесь.

Ничего, значит, ничего. Лев-Лев словно спрятался за свой добрый нос. И нос стал грустный.

Заперли киоск. Лев-Лев заметил, что на одну-две минуты нужно заглянуть к Анне Петровне домой.

— Тут мы с ней кой о чем договорились.

Когда пришли, Лев-Лев сказал:

— Он не боится никакой работы, даже самой черной.

Анна Петровна ответила:

— Черной у меня нет. У меня есть белая. Мыть бутылки из-под кефира. Часа полтора в день, больше не разрешу, пусть гуляет. За сезон на туфли наберет. С матерью я договорюсь. Согласен, рабочий класс, а?

Еще бы не согласен!

Так Лесь стал мойщиком бутылок.

Его рабочее место — лучшее на всем Теплом берегу: за павильоном, над морем, куда гуляющие по набережной и не заглядывают. Тут у него своя собственная скала, и растут две толстые пальмы. Неведомо в каком веке и кто их посадил, только Лев-Лев говорит, павильона «Чебуреки» тогда вовсе не было.

Тут есть водопроводная труба с вентилем, на земле стоят проволочные ящики, в них для каждой бутылки — гнездо.

У Леся в руке палка-ежик. Техника такая: раз — бутылку под кран; два — ежик сунул в бутылку; три-четыре-пять — внутри покрутил; шесть — воду вылил; семь — ополоснул; восемь — поставил в гнездо. Следующая.

Белые потоки сбегают из-под его рук по камням вниз, в море. Быстрая, белая, веселая работа. Два ящика полны. Три ящика полны. Пустые ящики легкие. Ставит их сверху полных, вторым этажом, и опять — раз! — ежик в бутылку. Будто строит стеклянную крепость.

— Стоп, работничек! На сегодня хватит. Норму перевыполнил.

Ура, перевыполнил! Он мчится по набережной мимо киосков, скамеек с отдыхающими, мимо спусков к пляжам и лодочных пристаней. Чуть не опоздал…

Многоэтажный, величественный корабль дает низкий гудок и входит в порт. Музыка, музыка, музыка переливается с его палуб вниз, на пирс. Там, на палубах, как голуби, трепещут руки и платки: это пассажиры приветствуют Теплый берег, город, сбегающий к морю, в острых шлемах кипарисов.