Эсфирь Цюрупа - Теплый берег

Чем дальше, тем круче. Вяч лез на четвереньках, оскальзываясь на камнях. Перед Лесем маячили его толстые ягодицы, обтянутые трусами. Колотыркин пыхтел и ворчал.

— Отставить бурчание, — сказал Антон.

Мосолов засмеялся и оглянулся на него. Они были знакомы с того дня, как Георгий Король, лучший из молодых пилотов аэроклуба привел к нему своего богатырского друга. «Расчудесный парень, — сказал Король, — моряк, мечтает об авиации. Только габариты великоваты». Да, в учебный вертолет этот гигант едва бы уместился.

Мосолов пропустил ребят вперед, подождал Антона.

— Не огорчайтесь, что мы вас не приняли, — сказал он. — Будь я на вашем месте, пошел бы на большой флот. Среднее техническое образование у вас есть…

— Да что уж, поработаю извозчиком, на тузике… — На круглом лице Антона отразилась детская обида.

Мальчишки дружно возмутились:

— Тузик! Семьдесят пять лошадиных сил. Не хуже «Волги» последнего выпуска!..

Антон лез по тропе и думал, что ему в жизни не везет. Хоть неделю не ешь, не станешь стройным, как Король. Из художественной самодеятельности ушел, сказали: «Вам только Санчо Пансу играть». А где написано, что Ромео был худым? Хотел вертолет освоить, ответили: «Тоннаж, то есть, извините, вес и рост не соответствуют нормам». Конечно, на большой флот уйти интересно, освоить новую технику — подучиться можно. Однако не спешит Антон отрываться от берега. Потому что задумал Антон жениться. Он давно просит одну хорошую женщину, чтобы стала его женой. Она в ответ смеется. Наверно, потому, что нескладный и толстый. А может, еще надумает, согласится? А уйдешь в дальнее плавание, она вовсе забудет…

Жора посоветовал: «Ты ей скажи: «Хочешь, достану тебе звезду с неба?» — «А если ответит «хочу»?» — спросил Антон. «Значит, достанешь!» — ответил Жора. «Сказки. Я бы ей лучше хорошую жизнь достал, а не звезду с неба. О ее двух ребятах заботился. Нет, не везет мне», — думал Антон, шагая по тропе.

— За колючки не хватайтесь, порвете руки, — предупредил Мосолов.

— А как ходить тогда? — разворчался Вяч. — Знал бы, взял брезентовые рукавицы и кеды.

Мосолов взбирался легко, ногу ставил упористо. Ребятам были видны белые морщины на сильной склоненной шее.

— Ногу ставьте на всю ступню, — сказал он. — Партизаны ходили тут и в гололед и раненых несли на носилках. — Он раздвигал перед ними колючие заросли.

— Может, у них сапоги были не скользкие? — сказал Вяч.

— Сапог вовсе не было. Воевали в разбитой довоенной обуви, тряпками подметки подвязывали. Пастухи научили самодельные постолы делать. Обмотки из трофейной плащ-палатки нарежем, накрутим, а поверх куски сыромятной кожи, зашнуруем сыромятными ремнями — и в путь, и в бой. Голодные и холодные. Особенно трудно пришлось в первую зиму. Предатели открыли фашистам наши тайные продуктовые склады.

— У, гады! — Вяч съехал и лягнул Леся.

— Пусть впереди меня идет, я его страховать буду. — Антон взял ногу Вяча и упористо поставил на камень.

— А зимы были лютые, с тех пор на Теплом берегу, говорят, таких морозов и не бывало. Воевали, кто в демисезонном пальтишке, кто в ватнике, обмораживались, падали от истощения. А по дорогам, ребята, шли вражеские транспорты, под вооруженной охраной. Везли боеприпасы, продукты. Мы устраивали засады; покажу вам места, откуда навязывали фашистам бой, добывали оружие, изголодавшихся людей кормили, а главное — отвлекали на себя силы врага, чем помогали нашей сражающейся армии.

— Герои-люди, — сказал Антон.

Вяч пропыхтел в спину Лесю:

— Героям хорошо, их даже в кино без очереди… — Он не договорил, пополз на животе и уперся в Антона. — Мымриков пихается! Он псих! — крикнул Вяч.

— Драки прекратить! — потребовал Мосолов. — Что у вас там?

Чем дальше от моря, тем нещаднее палило солнце. Нагретые листья пахли пряно. Голые осыпи полыхали жаром. Но, несмотря на зной и сушь, все цвело вокруг желтым, розовым, сиреневым — кизил, и шиповник, и твердая ушастая иглица; и ракитник «золотой дождь» развесил струи желтых цветов.

Тропа вывела на заросшую дорогу, над нею поднимался лес. Раньше его ограждала подпорная стена. Но она была разрушена, корни пролезли сквозь каменные завалы, деревья поднялись на когда-то проезжей части.

Колотыркин объявил:

— В доисторические времена тут ездили.

Мосолов рассмеялся:

— Почему же в доисторические? Это мы взорвали подпорную стенку. И две машины — под откос. Немцы не стали восстанавливать, предпочли объезд в десять километров… — и увидал, что мальчишки идут боком и разглядывают его, как музейную реликвию. Вяч даже налетел на дерево. Мосолов смутился: — Да вы что? Нас тысячи тут действовали в отрядах, рядовых бойцов.

Свернул в гору по только ему видимой тропе, на залитый солнцем, поросший мелколесьем склон, и кузнечики, одуревшие от зноя, с треском стали выстреливать из-под ног. Отсюда сверху просматривалась дорога. Она подковой огибала гору.

— Глядите, — сказал Мосолов. — Когда колонна их машин втягивалась в эту подкову, отсюда наш пулемет ударял по первой и последней машине, и они, подбитые, закрывали фашистам путь и назад и вперед. Пулемет в отряде сперва был только один, и тот ручной…

Лесь опустился на колено, тронул землю пальцами. Здесь. Вяч тоже молча потопал ногой по тропе. Здесь партизаны, затаившись, поджидали, когда раздастся гул моторов.

И вдруг он раздался. Лесь и Вяч упали поперек тропы.

У Антона лоб полез гармошкой:

— На ровном месте? Оба?

— По машинам не стрелять! Наши! — приказал Мосолов.

— Есть не стрелять, — ответили мальчишки.

Внизу из леса вынырнули голубой «Москвич» и синие «Жигули». На крыше «Жигулей» — раскладушка и детская коляска.

Мосолов взглянул в огорченное лицо Антона.

— Разве вы забыли свои одиннадцать лет?

— Виноват, — ответил Антон.

Мосолов опустился на землю рядом с мальчишками.

— Целиться в движущуюся цель надо с опережением, — объяснял он, как и они, держа невидимую винтовку. — А то, пока пуля долетит, цель уйдет из-под твоей наводки. Приклад — к плечу, палец — на спусковом крючке. — Он дернул Антона за штанину: — Антон, не демаскируйте тропу.

И Антон сел.

— Тут, где ты лежишь, Лесь, устраивался Дед со своим ручным пулеметом. (И мальчишкам сразу представился бородатый дед, крест-накрест перевязанный пулеметными лентами, точно, как в кино.) Он был молодой, — сказал Мосолов. — Студент из библиотечного института. «Дед» — партизанская кличка. А сперва его очкариком звали. Стрелок был отличный и разведчик отважный. Один в отряде знал немецкий. Сведения приносил из вражеских тылов: когда транспорт пойдет, сколько солдат сопровождает, где каратели готовятся лес прочесывать. За голову нашего Деда фашисты объявили награду. А было ему всего девятнадцать. — Мосолов снял фуражку, обтер бритую голову платком, глаза его улыбнулись. — Он чудак был, наш очкарик. Однажды мы вдвоем возвращались с задания. Он старше на три года, я — при нем. Он был ранен. Боль изматывала. Один участок дороги, где немцы патрулировали, мы обходили берегом. Там решили темноты дождаться. Он промыл рану морской водой, я ему помог перевязаться. Говорит: «Отдохнем». Лежим, жмемся к скале. Стало темнеть. Начали летающие светляки чиркать воздух, ну, точно, как трассирующие пули. Вдруг, душа у меня — в пятки, рядом — шаги по воде. Шепчу: «Немец». И глазам не верю. Это очкарик влез в воду и что-то ловит, нежно так приговаривает: «Дурачок. Куда тебя занесло?» Светляка привлек блеск, и он попал на взгорышек волны. А наш чудак горстью его накрывает, чтоб не примять бродягу, и кладет на сухую гальку. А тот влез между камней, и осветилась пещерка. И слышу, мой очкарик так счастливо смеется: «Ура, говорит, светится!» А вокруг, ребята, ад, сущий ад. Прожектора с двух мысов обшаривают берег, канонада, зарево в полнеба, а нам шоссе пересекать, а там фашистские патрули, и он ранен.