Монтейру Лобату - Сказки тётушки Настасии

И человек отвечал:

— Муравей, муравей, кончай поскорей свою песню распевать и ступай воровать!

Вот почему муравей все хлопочет, хлопочет и все ворует, ворует.

— Этой сказке я могу поставить пятерку! — воскликнула Эмилия. — Она очень хорошо составлена и нет ни королей, ни принцесс, ни диких ослов! Роскошная сказка! Тетушка Настасия, поздравляю.

— И мне она очень понравилась, — сказала Носишка. — Только, я не согласна с концом. Муравей не ворует. Все, что есть на свете, принадлежит так же ему, как и всем другим зверям, как и нам с вами. Зачем считать муравья воришкой?

— Это от сказителей, — объяснила дона Бента. — Они, как правило, домашние хозяйки, или служанки, или кухарки — всё люди, для которых муравьи — это маленькие воришки, потому что их вечно полным-полно в буфетах и кладовках, где они воруют сахар. Если бы эту сказку написал какой-нибудь философ, конец был бы другой, потому что философы даже не знают, что в мире есть кладовки. Они видят только небо, звезды, законы природы и так далее. Но такие люди, как наша тетушка Настасия, хорошо знают, что такое муравьи, которые таскают сахар.

— Вот именно, сеньора, — подтвердила негритянка. — На днях я позабыла закрыть банку с апельсиновым вареньем, а наутро она уже была битком набита муравьями. Дурачье это попадает в банки с вареньем и тонет. Так им и надо! Кто их просил воровать?

— Тогда и вы тоже воруете, — сказала Эмилия: — вы же берете у апельсинного дерева апельсины на варенье!

— Но дерево это наше, Эмилия. Оно принадлежит нашей семье, доне Бенте. Тот, кто берет свое, не ворует.

— А где тот документ, по которому природа отписала это дерево доне Бенте? — воскликнула Эмилия, стукнув кулаком по столу.

Однажды на небе был большой праздник. Приглашены были звери со всего леса. Все отправились, и черепаха тоже, но уж такая она была капуха — ползла, ползла и никак не могла добраться. Праздник должен был только три дня продолжаться — не дойти черепахе ни за что! Черепаха наша очень расстроилась и попросила цаплю подвезти ее на спине. Цапля сказала: «Можно!» — и черепаха вскарабкалась ей на спину.

Цапля летела все выше, и выше, и выше; иногда цапля спрашивала черепаху, видит ли она землю.

— Да, вижу. Только очень далеко!

Цапля поднималась все выше и выше.

— Ну, а теперь?

— Теперь совсем-совсем не вижу!

Тут цапля, злюка эдакая, как перевернется в воздухе — и сбросила черепаху.

Бедняжка черепаха! Она, конечно, полетела вниз и падала все быстрее и быстрее. Падала и бормотала :

Тут она увидела внизу землю и крикнула:

— Расступитесь, камни и деревья, а не то раздавлю!

Камни и деревья расступились, и черепаха шлепнулась на землю. И все равно она вся разбилась, на тысячу кусочков раскололась.

Бог, который все это видел, сжалился над бедняжкой. Ведь, в конце концов, все несчастье произошло только потому, что черепаха во что бы то ни стало хотела попасть на небесный праздник и ужасно боялась опоздать. И бог собрал осколки и склеил.

Вот потому-то панцирь у черепахи весь из кусочков, приделанных один к другому.

— Эту сказку, — сказала дона Бента, — наверно, сочинили индейцы. Люди, живущие в лесах, придумывают объяснения некоторым особенностям зверей. Панцирь у черепахи весь состоит из кусочков; похоже, что он склеенный. Отсюда и возникла у индейцев мысль, что черепаха когда-то упала с неба и разбилась.

— Мне, в общем, понравилась эта сказка индейцев, — сказала Носишка, — но только, по-моему, негритянские сказки интереснее. Ну-ка, тетушка Настасия, расскажи нам какую-нибудь сказку, которую придумали негры.

И тетушка Настасия рассказала историю про...

Одной обезьяне как-то вздумалось отправиться по белу свету счастья попытать — авось подвернется какое-нибудь выгодное дельце.

Думала она, думала, с чего бы начать, и, наконец, увидев вдалеке воз, запряженный волами, присела у дороги. Хвост она положила поперек дороги и стала ждать, что будет.

Когда повозка приблизилась и возчик увидел, что поперек дороги лежит обезьяний хвост, он остановил волов и сказал:

— Эй, обезьяна, убери-ка свой хвост, не то перееду!

— А вот не уберу, — ответила обезьяна.

И воз тронулся, и колесо перерезало обезьяний хвост.

Обезьяна устроила скандал:

— Отдай хвост! Отдай хвост! А не отдашь хвост — давай нож.

И так она пристала к возчику, что он вытащил из-за пояса нож и сказал:

— Бери, обезьянья рожа, бери, чертовка, только перестань визжать, а то просто голова лопается!

Взяла обезьяна нож и пошла дальше в сильном восторге.

— Я хвост потеряла, а нож отыскала! Там-там, трам-трам! Я шагом веселым отправлюсь в Анголу!

Шла, шла обезьяна, видит — сидит старый негр и плетет корзинки из лиан, а лианы разрывает зубами.

— Здорово, друг! — взревела обезьяна. — Мне просто смотреть на тебя жалко, честное слово! Ну где это видано, чтобы лианы разрывали зубами? Возьми этот нож. Острый!

Негр взял нож, но только стал срезать лиану, как нож сломался пополам. Обезьяна подняла такой дикий визг и крик, что чуть не задохлась:

— Отдай нож, отдай нож, ну хоть половинку! А не отдашь половинку — давай корзинку!

Бедняга негр, совершенно одурев от этого визга, в конце концов дал этой нахалке обезьяне старую корзинку.

Обезьяна пошла дальше в сильном восторге, напевая себе под нос:

— Я хвост потеряла, а нож отыскала, за его половинку мне дали корзинку. Там-там, трам-трам! Я шагом веселым отправлюсь в Анголу.

Шла, шла обезьяна, видит — стоит печь и женщина вытаскивает из печи горячие хлебы и кладет прямо в подол юбки.

— Ну и ну, дорогая сеньора! — сказала обезьяна. — Где ж это видано, чтоб хлеб клали в подол? Возьмите лучше эту корзинку.

Женщина взяла корзинку, но, когда начала бросать в нее хлебы, дно у корзинки порвалось. Обезьяна начала орать так, что чуть не задохлась:

— Отдай корзинку, отдай корзинку! Достань хоть с неба или дай хлеба!

И так она орала, что у женщины голова закружилась, и она дала обезьяне хлебец. Тут обезьяна стала скакать от радости, напевая себе под нос:

— Я хвост потеряла, а нож отыскала, за его половинку мне дали корзинку, корзинку порвали и хлебца мне дали. Там-там, трам-трам! Я шагом веселым отправлюсь в Анголу.

И обезьяна пошла дальше в сильном восторге, жуя хлеб.