Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

«Не начислю тебе трудодней!» — сердился бухгалтер.

«Можешь не начислять, но вдова, которой я починил крышу, подводчик, который теперь без опасности едет по крепкому мосту, тракторист, которому отковал лемеха, уже начислили мне сердечную благодарность. А мне этого достаточно!» — улыбается кожежский чудо-мастер.

«Начислю, начислю, я пошутил», — сдается бухгалтер.

«Я понимаю, что ты пошутил, а не то отодрал бы тебя за уши. Ведь я не только Угурлы, могу быть и Залимом [19] Зали́м — грозный. ».

Неутомимым был этот человек. В Кожеже есть «Старый мост Угурлы», есть и «Новый мост Угурлы». Три родника бьют вокруг Кожежа — на кукурузном поле, на лугу, где покос, и на развилке дорог. Возле родников Угурлы посадил плодовые деревья, поставил скамейки. Отдохни, освежись, отведай плодов…

Воспоминания идут чередой. Морозным январем 1943 года Кожеж был освобожден. Каждое утро Угурлы идет из дома в дом. Кому-то подправит рамы, другому навесит дверь, третьему роет землянку. Он и нам помог восстановить разрушенный домик.

«Не горюйте, — говорил нам с дисой Угурлы. — Вон птахи, они каждый год новое гнездо вьют. И ничего. А ведь у них только крылья, а у нас — и руки, и крылья, и умная голова. Свободная родина окрыляет нас. Все осилим!..»

Какого мудрого и доброго человека лишились мы… Конечно, я пойду к Хаджет, чтобы выразить ей соболезнование. Но какие слова могут утешить достойную сподвижницу незабвенного Угурлы?.. Нет, таких слов. Нет!

Из-под большой черной шали глядят отрешенные, залитые горем глаза Хаджет. Молчит. Время от времени качает головой: «Все копчено». Потом закрывает обеими руками лицо и плачет.

Хаджет рассказывала:

— Слаб он был, еле дышал. Доктор строго-настрого наказал ему лежать, не поворачиваться, не вставать. «У тебя разрыв сердца», — сказал. А он… Он поднимался, когда его приходили проведать старики, кто постарше, чем он. Таким он был. Важно, не сколько лет живешь, важно, как живешь», — говорил Угурлы.

Попрощавшись с бабушкой Хаджет, я ушел.

На душе было пусто. Не хотелось никого видеть, и я направился к лесу и роднику Угурлы.

Лес на пустоши разросся, закудрявились пышные кроны. Вот и знакомый родник. Возле него стояли Леонид Петрович и Герандоко. Леонид Петрович внимательно рассматривал памятник — высокую стелу из розового туфа. Раньше здесь не было никакого памятника.

— Читай, мой кан! — сказал мне Леонид Петрович. — Какое оригинальное изречение.

На камне было высечено:

«Сделав доброе дело, выбрось память о нем в реку и начинай творить новое.

Угурлы Темроков».

И чуть ниже — другая строка:

«Тогда и тебя будут чтить, как Угурлы.

Кожежцы».

Я думал о человеке, который широко, размашисто прожил долгую жизнь, был опорой, надеждой для всех, кто нуждался в помощи и участии.

Угурлы не забудут. Угурлы будут помнить и почитать!

Приходилось ли вам видеть белоснежный лист плотной бумаги, приколотый к большому щиту, с надписью: «План застройки»? Думаю, да, потому что в наше время это не редкость. Так вот, если вы обратили внимание, в таком плане, как правило, улицы прямые и ровные. И конечно, архитектор-проектировщик с особым старанием расставил вдоль улиц нарядные домики, утопающие в зелени. Само собой разумеется, что домики эти выписаны особенно тщательно. И, рассматривая все это, вы думаете, как хорошо было бы пожить в таком райском уголке. Но если каждое утро вы все это видите не на схеме, а наяву?

Поэтому не удивляйтесь, что Леонид Петрович, выходя на улицу, всякий раз останавливался у ворот, откуда хорошо просматривается наше селение от края и до края. Вдыхая свежий воздух — а он у нас особенный, горный, — Леонид Петрович восхищенно оглядывался: одним концом улица упиралась в густой массив зеленого леса, за которым высились горы, поблескивая на солнце белоснежным панцирем; другой конец уходил в широкую степь кавказского предгорья.

Все здесь радовало Леонида Петровича. Голопузые ребятишки, весело полоскавшиеся в воде арыка, сердитые гусаки, воинственно оберегавшие гусят, важные индюшки с выводками, спокойно пасущиеся на зеленой траве-мураве, доставляли моему аталыку истинное наслаждение.

И на этот раз, сделав смотр Кожежу, Леонид Петрович пошел по пешеходной дорожке, насвистывая что-то веселое. Я следовал за ним. Аталык останавливался около ребятишек, затевал с ними разговоры и, похвалив будущих джигитов, продолжал свой путь.

Мы шли вдоль сельской улицы. Слева арык, по которому струится мутноватая вода. Справа ограды, а за ними палисадники — зеленая защита домиков от уличной пыли и шума. Ветки фруктовых деревьев в палисадниках, отягощенные плодами, низко спустились, словно желая расцеловать землю, которая кормит и поит их.

Леонид Петрович остановился. Он смотрел на вишневое дерево, усеянное множеством красных ягод среди темно-зеленых листьев.

Протянув руку через невысокую ограду, аталык осторожно привлек к себе тяжелую ветку, унизанную монистом вишен, и вдохнул ее едва уловимый аромат.

Яблоки, абрикосы, вишни, сливы, алыча, виноград — чего только не родит щедрая наша земля!

Ароматная кинза [20] Ки́нза — разновидность петрушки. , подогретая лучами утреннего солнца, благоухала своим нежным пьянящим запахом. Помидоры и баклажаны, привязанные рогожным шпагатом к подпоркам, стояли устало, отягощенные зреющими плодами. А ниже, по земле, расстилался ковер ботвы с желтыми цветами и спрятавшимися в зелени молодыми пупырчатыми огурчиками.

Леонид Петрович заглядывал почти в каждый двор и палисадник.

— Вот тебе и «ады́гэ мýго, шýгра пáстара» [21] «Несчастный адыгэ, твой удел — соль да паста». Этими словами кабардинцы в прошлом характеризовали свою бедность — бедность своего стола. ! — воскликнул он. Потом, уже спокойнее, добавил: — Так и запишем, мой кан, что кабардинцы познали и полюбили овощи и фрукты. Разнообразная пища — великое дело.

Нам в лицо дул мягкий ветерок, несущий с собой запах тающего в горах снега. По небу неслись стайки белых облачков.

Леонид Петрович вдруг остановился и после некоторого раздумья спросил серьезно:

— Ну, будущий этнограф, что скажешь?

— Превосходное селение!

— Кан мой, запомни: восклицание не язык этнографа.

Я опешил.

— Да, да! Восклицательные знаки для поэтов, а не для этнографов.

И это говорил Леонид Петрович, человек, который умел удивляться, как ребенок, и увлекаться, как юноша!

— Ты меня не понял, — сказал Леонид Петрович. — Я думал, Ахмед, что ты скажешь: «Вот прекрасный объект для изучения! Теперь я возьмусь за него».

Мне казалось, что я достаточно хорошо знаю своих земляков и что незачем специально изучать родное селение «как объект». Я неопределенно пожал плечами.