Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

— Дедушка, а нет ли у тебя старинной вещи, связанной с историей вашего рода?

Он долго думал, потом отрицательно покачал головой. И тут я заметил у него на руке кольцо.

Это было старинное простое крестьянское кольцо из какого-то светлого металла. К верхней части его, там, где полагается быть камню, грубо приварен металлический кружок с выцарапанными на нем буквами «КХ».

— Что это за буквы, дедушка?

— Это — тавро. Тавро Кудабердоковых. Но не для скота, а для бумаги. Поставишь его на какую-нибудь бумагу — считай, что расписался. Это теперь все ученые, а прежде мы обходились без грамоты.

Хотя я и знал, почему на кольце выцарапано «КХ», то есть Кудабердоков Хафица, а не «КП» — Кудабердоков Пшибий, но, чтобы вызвать старика на беседу о прошлом, я спросил:

— Почему же «КХ», а не «КП»?

— Это, мой мальчик, по глупости.

Дальнейшие мои попытки заставить его говорить оказались безрезультатными.

— А не мог бы ты дать мне кольцо для музея?

Видно было, старику не хотелось расставаться с этой вещью. Но победил обычай: дарить гостю любой предмет, который он похвалит или попросит.

— Мальчик мой, как могу отказать, когда просишь.

Дома я сел за стол, раскрыл свои записи и стал обдумывать, как лучше построить экспозицию «Род Кудабердоковых». Но как я ни планировал, получалось сухо, неинтересно. Вот если бы дед рассказал какой-нибудь эпизод, было бы убедительней. Я снова иду к Кудабердоковым и пристаю к деду Пшибию. Но он неумолим:

— Хочешь знать, пойди завтра на концерт моего внука Залимгерия. Он умеет и рассказать, умеет и показывать это самое прошлое.

Я уже был дома, когда Леонид Петрович вернулся «с работы в полевых условиях». Так называет он свои походы, связанные с изучением жизни села и колхозников.

Несмотря на усталость и одышку, аталык тотчас сел за стол, где лежала аккуратная стопка тетрадей. На каждой из них номер и тема. Перелистывая страницы записной книжки, Леонид Петрович начал разносить по тетрадям собранный за день материал.

— Отдохнули бы немножко, Леонид Петрович, — сказал я.

— Память в мои годы, кан, штука такая, которой нельзя особо довериться, — ответил он, продолжая писать.

Отказался Леонид Петрович и от ужина:

— Извините меня, Наго Муратовна. Не могу.

— Вы же не обедали! Хоть немного, — настаивала диса.

— Обедом меня потчевала, Наго Муратовна, стряпуха второй бригады, где я провел целый день.

— У вас отпуск, Леонид Петрович. Отдыхать надо. А вы изводите себя, — говорю я. — Сегодня же напишу Анне Сергеевне, что работаете с утра до поздней ночи.

— Ни в коем случае, Ахмед! — предупреждает аталык. — Она человек беспокойный…

Тогда я попросил, чтобы часть работы он переложил на мои плечи. Аталык не ответил и попросил рассказать, что я сделал за день.

Я положил на стол запись беседы с Мишакуем, семейную фотографию и кольцо Пшибия.

Вначале Леонид Петрович читал с улыбкой, приговаривая:

— Узнаю Мишакуя!

Но когда дошел до конца, рассердился, бросил тетрадь на стол:

— Чепуха! И не стыдно тебе?

Я опешил.

— Не анекдоты о женщинах надо собирать, а материалы о жизни и труде колхозников! Понятно? Сегодня на кукурузной плантации я видел кабардинку, управляющую трактором. Как она работала!.. Вот о таких людях надо писать, собиратель анекдотов!

— А может, привлечь к нашему делу учителей, комсомольцев? — неуверенно предложил я.

— Очень хорошо. Пригласи их, поговорим.

Радуясь, что аталык больше не сердится, я сообщил ему о предстоящем выступлении Залимгерия Кудабердокова. Леонид Петрович перебил меня:

— Наивно думать, что почерпнешь нужный материал из концертной программы артиста.

— Мне казалось, что можно построить экспозицию по теме «Отцы и дети». — И я рассказал Леониду Петровичу о семейной фотографии рода Кудабердоковых и историю кольца деда Пшибия.

Выслушав меня, Леонид Петрович заметил:

— Вот это уже интересно. Отлично, когда дело делаешь, призывать на помощь ум.

Осмелев, я спросил:

А послушаем народного артиста?

Непременно! А может быть, кое-что выпытаем и у него.

Едва конферансье произнес имя Залимгерия Кудабердокова, как зал неистово зааплодировал.

Из-за кулис вышел Залимгерий. Невысокого роста, крепкого сложения мужчина сорока лет с черными блестящими глазами и копной густых волос. На нем был костюм простого крестьянина-кабардинца: ладно облегающая талию черкеска, узкий поясок с кинжалом, на ногах легкие ноговицы. В его движениях, жестах чувствовалась сила, скрытая энергия, одухотворенное, живое лицо привлекало добротой и благородством.

Прижав к сердцу правую руку, он трижды поклонился залу. В ответ раздался могучий гром аплодисментов.

В знак благодарности артист слегка склонился. В зале стихло. И тогда Залимгерий поднял голову. Глаза его, полные доброты и озорного веселья, как бы говорили: «Да, да, я — ваш, ваш покорный слуга. Сделаю все, что доставит вам удовольствие».

Негромко, но отчетливо и как бы отыскивая путь к сердцам слушателей, артист начал читать:

Мгновение, и артист преобразился. Лицо его сделалось грозным, хищным. Густые черные брови сошлись на переносице. Надменный князь Махашóко-Залимгерий похвалялся:

Артист взял в плен слушателей. В полнейшей тишине звучали строки известного романа в стихах Али Шогенцукова [23] Али́ Шогенцýков (1900–1941) — поэт, основоположник кабардинской советской литературы. «Камбот и Ляца».

Мишакуй, желая взять реванш за свое недавнее поражение, толкнул Дамжуко:

— Попробуй состязаться с Кудабердоковыми.

— С Кудабердоковыми — нет, — отвечал тот, воздавая должное таланту младшего Кудабердокова.

Дед Пшибий свирепо глянул на сына. Мишакуй повинно опустил голову, понимая, что отец осуждает его за бахвальство.

Зал снова аплодировал.

— Ажагáфу сыграй! — крикнул кто-то.

— Ажагафу! — дружно подхватили все.

Залимгерий не сразу принял заказ публики. Но когда зал принялся скандировать «а-жа-га-фу!», он вышел на авансцену и, подняв обе руки, сказал:

— Сдаюсь!

И вот из-за кулис появился ажагафа — ряженый, в козлиной шкуре, в маске с рогами.

Потеснив воображаемую толпу зрителей длинной палкой, ажагафа очистил место для танца. Он поднял руку — приготовился, сам заиграл на губах мелодию и пустился в пляс. Танцевал ажагафа неловко, неуклюже, в неуверенных нелепых движениях угадывался захмелевший старик.