Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

«Какая тут жизнь? — думал я. — И люди странные; обойди хоть десяток улиц, никто не спросит: «Как дела, Ахмед? Почему такой мрачный?» Все бегут по своим делам, все чужие. А в нашем Кожеже не пройдешь и квартала, чтобы кто-нибудь не поговорил с тобой, не спросил о чем-нибудь…»

Стоял душный августовский день. Я вышел на бульвар со старенькой рогаткой. Эту рогатку я привез из Кожежа. Не подумайте только, что я собирался убивать из нее птиц. Просто мне хотелось проверить твердость руки и меткость глаза.

Я прошел от Никитских ворот до Пушкинской площади, где стоял памятник великому русскому поэту. Мне показалось, что, опустив голову, Пушкин смотрит прямо на меня, будто спрашивает: «Зачем тебе рогатка?» И как-то само собой получилось, что я поспешно сунул рогатку в карман и медленно поплелся обратно.

На душе у меня было скверно. Я сел на скамью. Почему я здесь, а не дома, в Кожеже? Сейчас два часа. Диса, наверное, уже приготовила обед, а Эльдар и Марзидан убежали на речку. А может быть, работают на току — веют пшеницу, собирают ее в мешки, везут на элеватор. Шумно, весело. Хорошо! Не надо, не надо было уезжать из Кожежа!

Я очнулся, услыхав глухое рычание. Большая бесхвостая рыжая собака, с огромной пастью и отвислыми губами, злобно глядела на меня, будто я чужой. Сейчас покажу тебе, какой я чужой!

Я достал рогатку, вынул самый лучший камешек, круглый, с черным отливом, прицелился и пустил. Собака взвизгнула и опрометью кинулась прочь.

— Мерзавец! — яростно закричал какой-то старик, подскакивая ко мне. — Живодер! — Он схватил меня за ухо и сильно дернул. — Так тебе, так тебе!

Сперва я не понял, в чем дело, и закричал:

— За что? За что?

Старик рассердился еще сильнее. Из-за собаки?! Так рассердиться из-за пустяка! Ведь не убил же я ее! У нас в Кожеже так не поступают!

Мне было больно, ухо горело, но я все же попытался извиниться перед стариком. Он не слушал меня.

— Я покажу тебе, как издеваться над животными! Пойдем к родителям! — кричал он.

Вокруг стали собираться люди.

— У меня их нет!

— Вот и видно! Такой кровожадный!

Тут уж я рассердился: почему это кровожадный?

— Пойдем в милицию! — И он потянул меня за руку.

Я боднул старика головой в живот и бросился бежать, но в ту же секунду услышал грозное: «Гав!» — и собачьи зубы вцепились в мои брюки.

— Пальма, держать! — кричал старик.

Собака грозно рычала.

Я понял, что злой старик подобру меня не отпустит, и громко сказал:

— Вот теперь пойдемте в милицию! Я там все расскажу! И как вы меня за ухо таскали, и как ваша собака мне брюки разорвала!

Старик смотрел на меня злыми глазами и молчал. Потом дрожащими руками прицепил к ошейнику собаки поводок и приказал:

— Пальма, отпустить!

Старик с собакой ушли к Никитским воротам, а я сел на скамейку и стал думать, что скажу аталыкам [8] Аталы́к — воспитатель. .

«Нет, домой! Только в Кожеж! А деньги на билет?»

— Ахмед! — услышал я голос Леонида Петровича. Аталык возвращался из института.

Я встал, но не пошел к нему, а повернулся так, чтобы не было видно разодранных брюк.

— Что с тобой, мой мальчик? — спросил Леонид Петрович.

— Хочу домой, к дисе, — пробормотал я.

— Это мы потом решим, а сейчас рассказывай, что случилось?

Деться было некуда. Пришлось рассказывать.

Леонид Петрович долго молчал.

— Не могу похвалить тебя, батенька, за такие подвиги, — наконец сказал он, — я все понимаю, в твоем возрасте всякое может случиться… Ну ладно, идем домой.

Но повел меня Леонид Петрович не домой, а в магазин, и оттуда я вышел в новых простеньких брюках, а старые, разорванные собакой, нес в пакете.

— Анне Сергеевне происшествие надо объяснить поделикатнее! Женщины — народ беспокойный!

Предупреждение Леонида Петровича я понял по-своему. Анна Сергеевна, наверное, пожалела бы денег на новые брюки и стала бы ругать меня. Конечно, она казалась мне доброй, но Леонид Петрович, наверное, не зря меня предупреждает. Я вдруг почувствовал к ней недоверие. Мы пришли домой, Анна Сергеевна хлопотала на кухне. Она никакого внимания не обратила на мои новые брюки, и я облегченно вздохнул, но тут заметил на столе извещение о штрафе за мой злополучный прыжок с трамвая.

«Если не отпустят в Кожеж, сбегу», — мелькнула у меня в голове отчаянная мысль.

Я сидел в столовой мрачный, готовый выслушать нотацию Анны Сергеевны. Но, к моему удивлению, она обняла меня и поцеловала.

— Ничего… Штраф — пустяки… Главное — цел и невредим.

«Вот тебе и злая», — подумал я.

Анна Сергеевна, ласково глядя мне в глаза, продолжала:

— Тебе просто хотелось проверить свою смелость. Правда? Но уж больше ты не будешь, да?

Я и сам уже дал себе слово — не огорчать аталыков.

После этого случая Анна Сергеевна несколько дней подряд брала меня с собой на работу. Я уже знал весь музей назубок.

Однажды я спросил у Леонида Петровича:

— А нельзя ли мне побывать в вашем институте?

— Что ж, это идея! Не только можно, но и нужно! Ты увидишь там свой Кожеж, своих односельчан и многое другое!

Я не понимал, как можно увидеть Кожеж в Москве. Но с тем бóльшим нетерпением ожидал обещанного чуда.

Утром встал на заре, оделся во все новое и сел у двери столовой, чтобы Леонид Петрович случайно не забыл обо мне.

— Как, ты уже готов? — удивилась Анна Сергеевна.

Она подала завтрак. Я ел так быстро, что Леонид Петрович тотчас же заметил мое нетерпение.

— Теперь я вижу: наш кан действительно скучает по Кожежу, — сказал он жене.

Анна Сергеевна провожала нас до самых дверей, напутствовала так, словно мы уезжали куда-то очень далеко:

«Леня, следи за ним, не оставляй одного!», «Леня, не забудь покормить Ахмеда!».

В институте Леонид Петрович ввел меня в просторную комнату и сказал:

— Вот, батенька, посмотри на свой Кожеж.

Я увидел большой стол, на котором было расставлено игрушечное селение из крохотных домиков с хлевами, конюшнями, коновязями и плетнями. Улички были кривые, шириной в полпальца, а поперек селения протекала река, сделанная из стекла, с камнями и скалами по берегам.

Я осмотрел селение со всех сторон, но не нашел ничего похожего на наш Кожеж. Уж очень убогими были эти игрушечные строения, да и домики, крытые чем-то вроде камыша или соломы, совсем непохожи на кожежские дома. Наш Кожеж весь черепичный…

— Это не Кожеж, — обиженно сказал я.

— А ты теперь посмотри вот сюда. — И Леонид Петрович подвел меня к другому столу.

Я нехотя взглянул и вздрогнул: это действительно был наш Кожеж, только смотрел я на него словно с птичьего полета. Вот они, наши улицы и переулки, вот моя школа.