Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

— Кожеж! Кожеж!

— И там тоже Кожеж, только он был таким в 1923 году, а это макет 1940 года…

Я долго искал наш домик. Он должен был находиться недалеко от мечети, но, должно быть, тот, кто делал этот макет Кожежа, забыл о домике учителя Наурзокова…

Потом я рассматривал толстый альбом «Типы горцев Северного Кавказа». В альбоме я вдруг увидел наших соседей Пшибия Кудабердокова и Дамжуко Гукетлова. А чуть дальше… дису. Да, моя мать, молодая, красивая, в парчовом платье с позолоченным нагрудником, затянутая золотым поясом, смотрела на меня мягким, добрым взглядом, словно спрашивала: «Каково тебе там, сынок?» И я ответил тихо, чтобы не услышал Леонид Петрович: «Хорошо, диса! Только хочется домой, к тебе, в Кожеж!»

Теперь я часто ездил с Леонидом Петровичем в институт. Его товарищи по работе, очень важные, здоровались со мной за руку и каждый раз спрашивали: «Как поживаешь, джигит?»

Из рогатки я больше не стрелял, милиционера не дразнил, и Леонид Петрович иногда давал мне нести свой портфель.

В институте у Леонида Петровича мне нравилось больше, чем в музее Анны Сергеевны…

Наступил первый день сентября, пасмурный, холодный.

Анна Сергеевна, как маленького, вела меня за руку и без умолку расхваливала моих учителей и школу, где я буду учиться. Но я не слушал ее и думал о своей, о Кожежской школе, где все было привычно, о матери, по которой скучал, и, конечно, о новой школе, где у меня нет ни знакомых учителей, ни знакомых ребят. Никого! Пугало новое, неизвестное… и русский язык, который я знал плохо.

Первые недели в школе я был тихим и неразговорчивым. Но все-таки ребята вытянули из меня и про Кавказские горы, и про Кожеж, и про моих аталыков.

То ли из жалости, то ли из интереса к кавказцу ребята нашего седьмого класса «Б» дружески отнеслись ко мне с самого начала. Мой сосед по парте Сережа-петушок, непоседа и драчун, не только сам не трогал меня, но и оберегал от других. Подружился я и с Вовкой. Он сидел позади нас. Это был тихий мальчик с голубыми ясными глазами на веснушчатом лице. Вовка был заядлым книголюбом. Всегда и везде его видели с книгой. Он читал на переменах, не обращая внимания на шум и крики, на уроках, спрятав книгу в парту, на улице…

Уже через два месяца у меня было много друзей, ребята нашего класса полюбили меня. А вот с учебой дела шли плохо.

Прозвенел последний звонок. Классная руководительница Евгения Константиновна сказала, что директор школы хочет меня видеть. Сердце мое екнуло.

Конечно, не я один догадывался о причине вызова. Все ребята в классе знали, что уже не раз за это время на педсовете ставился вопрос о моем переводе из седьмого обратно в шестой. И теперь они тесным кольцом окружили меня и Евгению Константиновну.

— Да, — сказала классная руководительница. — Разговор, вероятно, будет серьезный. Я знаю, ребята, вы успели полюбить Ахмеда. Это хорошо. Но вот беда: вашему другу с его подготовкой очень и очень трудно идти в ногу с вами…

Дальше я не стал слушать и, вконец расстроенный, направился к директору. Его кабинет помещался на третьем этаже, и, пока я подымался по лестнице, у меня было время подумать. «Почему, почему так получилось?» — задавал я себе вопрос. Я ведь не лодырничал, старался. И ребята помогали мне. Они оставались после уроков в школе и занимались со мной. Евгения Константиновна и другие преподаватели тоже не жалели для меня своего времени и сил. Только один, долговязый и мрачный Николай Феофанович, казалось, с наслаждением выводил мне колы по русскому письменному и двойки по устному. Мне было очень стыдно перед моими новыми друзьями. Они столько делали для меня, так возились со мной! А еще позорнее было оказаться этаким дылдой среди малявок шестого класса… А что я скажу директору?

Можно, конечно, сослаться на то, что в Кожежской школе мы этого еще не проходили, но тогда перевод из седьмого в шестой неизбежен. А мне надо было как можно скорей закончить учение и вернуться к дисе. Ведь она там одна, совсем одна-одинешенька. И еще стыдно перед Анной Сергеевной и Леонидом Петровичем: они столько для меня сделали! И вот благодарность за все…

Не помню, как я отворил дверь, как вошел в кабинет.

Алексей Иванович стоял у окна спиной к двери. Мне казалось, что я очень тихо вошел, но он обернулся.

— Ну, подойди, подойди-ка, джигит! Что это ты так приуныл? Садись сюда!

Он указал на стул, стоявший рядом с ним. Я ждал расспросов, выговора. И вдруг услышал:

— Знаешь, Ахмед, было у меня однажды в жизни положение похуже твоего. Война, брат, не щадит ни малых, ни больших. После гражданской остался я круглым сиротой. Стал беспризорником. Катался в поездах с севера на юг и обратно. Пел «Позабыт, позаброшен с молодых юных лет…», плясал за кусок хлеба. А хлеба-то частенько не бывало. Не давали. Тогда приходилось брать его оттуда, где он плохо лежал. Однажды меня вместе с целой шайкой таких же воришек взяли за шиворот и водворили в детприемник. А оттуда — в колонию. Это был 1922 год. И вот я, пятнадцатилетний оболтус, сижу в классе рядом с девятилетним парнишкой и вместе с ним читаю по букварю: «Мы не рабы. Рабы не мы…» Чувствуешь?

Алексей Иванович помолчал и продолжал:

— Не просто это было. Но нашлись добрые люди, которые помогли мне пережить это, как я думал, унижение, не позволили бросить учебу. И, как видишь, я стал человеком. Учителем с высшим образованием! Батальоном командовал.

У меня невольно вырвалось:

— Мой отец тоже командовал батальоном, и его тоже наградили орденами, как вас…

У меня перехватило горло, и я замолчал, так и не сказав главного — что отец мой в самом конце войны погиб смертью храбрых…

Алексей Иванович встал, прошелся по кабинету, потом снова сел рядом со мной.

— Дело, Ахмед, не в том, в каком классе учиться и с кем рядом сидеть, — сказал он, — а в том, как учиться.

«Нет, — подумал я, — ничего не получится! Домой мне надо, только домой… В Кожеж… Там я буду в седьмом. Там быстро окончу школу. Смогу помогать матери».

Конечно, ничего этого я директору не сказал. И, отпуская меня, он ласково, но тоном, не допускающим возражения, произнес:

— Иди, джигит, поучись в шестом. — И добавил: — Знаешь, как говорят в народе? Терпение и труд все перетрут.

«Да, будешь джигитом с малявками!.. Нет, нет. Домой, к дисе!» С этой мыслью я вышел из кабинета. Мои друзья — одноклассники ждали меня во дворе.

— Ну что? Чем кончилось? На чем порешили?..

— Как? Говори скорее!..

— Что сказал Алексей Иванович?..

Я произнес одно-единственное слово:

— Переводят…

Ребята как-то сразу растерялись. А я быстро зашагал к дому, но они догнали меня. Сережа-петушок сказал:

— Ну, не горюй, Ахмед! Мы тебе поможем. Видишь, сколько нас? Будем помогать все. И Евгения Константиновна обещала заниматься с тобой. Догонишь и опять вернешься в наш класс.