Хачим Теунов - Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Девизом и эпиграфом нашей «Золотой крупинки», по моему мнению, Леонид Петрович, может служить следующее изречение из эпоса «Сказание о нартах»:

Дорогой Леонид Петрович! Бессмертных людей нет. Но тот, кто оставляет добрый след своего пребывания на земле, как бы остается в числе живых. Вы немало сделали, исследуя и изучая культуру кабардинцев и балкарцев».

Наконец я дошел до писем, присланных отцом с фронта. В одном из них он писал:

«Сейчас, Леонид Петрович, я сижу под вишневым деревом, израненным и искалеченным войной, и как-то незаметно для самого себя предался размышлениям о судьбе этого деревца… Придет весна, солнце пригреет землю, и вишенка распустит свои клейкие листочки. Живительные соки матери-земли затянут раны, и деревце зацветет белыми лепестками… Велика сила жизни. Никто не сможет ни убить, ни уничтожить ее.

Наше правое дело идет к своему торжеству — к окончательной победе над фашизмом. Теперь все чаще я думаю о своем мирном деле.

У меня возникла новая идея. После окончания войны заняться изучением изменений, которые произошли в жизни нашего народа, сравнить условия современной жизни с прошлым, исследовать перемены, происшедшие в быту и характере. Как было бы мне приятно и эту работу осуществить вместе с Вами, дорогой мой верный старый друг!»

Значит, находясь в армии, на фронте, мой отец продолжал думать и вынашивать идею создания книги о новой Кабардино-Балкарии, о том, чтобы сделать еще одно доброе дело.

Так вот каким был мой отец! Всю жизнь он посвятил любимому делу. Я восхищался и гордился им. И мне захотелось быть похожим на него, продолжить дело его жизни.

Леонид Петрович прервал мои размышления.

— Вот что должно быть главным в плане твоей жизни, — сказал он, указывая на последнее письмо, — а не артистическая карьера. И героем твоих книг должны быть не я и не Анна Сергеевна, а дело, которым жил твой отец.

— Нет, и вы!

Леонид Петрович, обняв меня за плечи, продолжал:

— У хорошего отца и сын должен быть хорошим. Я надеюсь, что ты будешь достойным преемником добрых дел.

— Да я хоть сейчас готов ехать домой, чтобы продолжить дело отца! — выпалил я, вскочив с места.

— Ну-ну, спокойней, дружок! Не думаешь ли ты, что, удрав из Москвы недоучкой, ты сможешь всерьез выполнять свой сыновний долг? Нет, дорогой, так дело не пойдет. Поспешишь — людей насмешишь. Вот окончишь школу, поступишь в университет, там еще лет пять поучишься — тогда и начинай действовать.

Так долго? А мне хотелось сразу, немедленно приняться за дело. Но вернуться домой без согласия аталыков я не мог — диса не пустит на порог. И, кроме того, можно ли ослушаться Леонида Петровича, которого так уважал мой отец? Никогда!

Пришел май. Начались экзамены. И вот я семиклассник. Но мои друзья уже в восьмом!

Все лето я занимался по программе седьмого класса, чтобы осенью сдать экзамены и перешагнуть из шестого класса прямо в восьмой. Только ничего не вышло. Аталыки были решительно против, и в школе педагоги меня не поддержали, когда я пришел сдавать экзамены.

Я, конечно, отправился к директору.

— Криком, дорогой, изба не рубится, а шумом дело не спорится, — ответил мне Алексей Иванович.

— Но ведь я целое лето готовился! Могу сдать за седьмой!

— Не торопись отвечать, торопись слушать. Мы не хотим сделать наспех, чтобы потом вышло на смех. Так что придется учиться в седьмом, — твердо сказал директор.

Ничего не поделаешь. Пришлось согласиться. Сережа правильно сказал:

— Разве их переспоришь?

Ничего. В седьмом так в седьмом! Правда, обидно, что опять сижу в одном классе с малявками. Но по сравнению с прошлым годом… Нет, никакого сравнения быть не может. Хотя я не отличник, но за исключением русского языка иду без троек. Теперь у меня больше времени и на гулянье, и на игры с ребятами, и на театр. На это Анна Сергеевна не жалеет денег. А я все больше и больше увлекаюсь театром.

Незаметно прошло еще два года — седьмой, восьмой классы… И вот я уже в девятом. Много воды утекло, много было и радостей и огорчений. С учебой у меня мало-помалу наладилось: по всем предметам отметки хорошие… Ой ли, Ахмед! По всем ли?

— У Ахмедки снова тройка по русскому, — сокрушенно сообщила Анна Сергеевна мужу, проверив мой дневник.

Леонид Петрович издал какое-то неопределенное междометие.

Я стою у окна мрачный и сердитый. И, конечно, предаю анафеме Николая Феофановича, который, как мне кажется, с огромным удовольствием выводит тройки в классном журнале и в моем ученическом дневнике. По литературе я могу ответить точь-в-точь, как сам Николай Феофанович рассказывал на уроке. Тогда, знаю, получу «пять». А с русским письменным ничего не получается. И вот пожалуйста, неси домой эту рогастую тройку…

— Не огорчайся, кан мой. Одолеешь и этого Бармалея, — пытается ободрить меня Леонид Петрович.

— Леня, — протестует Анна Сергеевна, — он уже в девятом классе! Если и в аттестате зрелости будет такая оценка…

Не закончив, она в волнении поднимается и выходит из комнаты.

— А ведь Анна Сергеевна права, — мягко говорит аталык.

Конечно, она права. Но что же мне делать? Как я ни стараюсь, продолжаю спотыкаться. Николай Феофанович красными чернилами исправляет мои «нововведения» в русском языке и всегда ставит тройку.

— Не умеешь, Наурзоков, правильно строить предложения, — добавляет преподаватель.

Я в отчаянии. Меня охватывает страх, что никогда не смогу по-настоящему овладеть русским языком.

— Овладеешь, Ахмед, — успокаивает меня аталык. — Знания — дело наживное. Только не надо опускать рук. Вот послушай, что было со мной. В 1922 году, когда я впервые приехал из Москвы в разоренную войной и задыхавшуюся от невероятной засухи Кабарду, я растерялся. По правде говоря, людям было не до меня с моими научными поисками. К тому же я не знал кабардинского языка, местных особенностей. Не нашел и человека, который мог бы стать помощником или переводчиком. Говоря иными словами, я не нашел того, кто мог бы меня связать с народом и его культурой. А без этого невозможно было проводить задуманную работу. Вот тогда меня охватило отчаяние. Я уже готов был бежать из Кабарды и вернуться в Москву. Но какой-то внутренний голос говорил мне: «Нет, это не выход, дружище, это глупо!» Я долго терзался, обдумывая, что делать. Вспомнились чьи-то слова: нерешительный человек вроде незакаленного меча. Лучше один день быть человеком, чем целые годы его тенью. И тогда я пошел к секретарю обкома партии. А потом…

А потом вот что было.

Секретарь обкома посоветовал Благонравову познакомиться с только что окончившим учительские курсы Кургоко Наурзоковым, который увлекался устным народным творчеством.