Жан-Франсуа Шаба - Дух из черной комнаты [litres]

– Niet! Вовсе нет! Ты трезвонишь обо мне на каждом углу!

Русский хомяк был в бешенстве. Он брызгал слюной. А поскольку говорили мы шепотом, его гнев был еще более заметным.

– К тому же это моя сестра. Я могу с ней говорить, это нормально, и она не взрослая, а еще…

– Нет никаких «а еще»! Если вы оба не поклянетесь мне, что все происходящее останется между нами, это будет… У вас будут неприятности!

– Мне угрожает хомяк! Ой-ой! Боюсь! – насмешливо сказала Жеронима.

Почувствовав, что ситуация выходит из-под контроля, я помахал пакетом с сахарной пудрой.

– А что мы будем делать с таоракнаборстильсеном?

– Вы клянетесь? – упрямо спросил Федор Федорович Тоторский.

Я выразительно посмотрел на Жерониму, и мы с ней хором сказали:

– Клянемся!

Почетный корреспондент внимательно оглядел нас, потом перевел взгляд на пакет с сахарной пудрой.

– Взаправду клянетесь? В противном случае…

Жеронима открыла было рот, но я быстро поставил пакет перед Тотором. Немного пудры высыпалось ему на голову.

– Осторожнее, иначе я стану весь липкий! Передай мне балетку, товарищ. Теперь потребуется концентрация. Соберите свои жизненные силы, централизуйте волю…

– О чем это он?

– Жеронима, заткнись.

– Da! Замолчи, дурында!

– Этот мини-русский хуже, чем таоракнаборстильсен, – проворчала Жеронима.

И этими словами моя сестра как будто вызвала монстра, который ворвался через заклеенное окно так легко, словно это был шелк.

– Pipets! – прошептал Федор Федорович Тоторский.

Таоракнаборстильсен развел в стороны все свои четыре руки и стал похож на огромное ужасное насекомое, готовое взлететь ввысь.

– Почетный корреспондент! Я должен был догадаться! – проскрипел он своим гадким металлическим голосом. – Но что это? Сахарная пудра? Где моя туфля?

Чудовище обезумело, запаниковало. Я совершенно не понимал почему. Оно повернулось, чтобы выпрыгнуть в окно, но потом с бешеным криком бросилось прямо на Федора Федоровича Тоторского. Почетный корреспондент сохранял невозмутимость. Он уверенно влез на пакет с сахарной пудрой и нырнул туда головой вниз. Теперь-то уж он точно будет липким. Таоракнаборстильсен с радостным ика́нием схватил пакет. Я не понимал, что происходит, но решил, что надо тоже что-то делать. Я напрыгнул на ужасное существо. Но оно было начеку. Одна из его вытянутых конечностей, словно коса, ударила меня под колени. Я отскочил и грохнулся на ковер.

– Сейчас я подправлю тебе макияж, придурок! – прорычала сестра.

Она размахивала над головой роликовым коньком, о котором я позабыл из-за всей этой суматохи.

Теперь все смешалось. Таоракнаборстильсен пытался уклониться от бешеной ветряной мельницы, в которую превратилась моя сестра. Своими верхними руками он изо всех сил с грохотом бил по пакету с пудрой, в котором спрятался Тотор. При этом он поглядывал на зеленую балетку, лежавшую на полу рядом со мной, и тянул к ней свои нижние руки. Один его глаз был выкачен и выражал вожделение, другой он не сводил с Жеронимы, третий был сосредоточенно прикрыт, змеиный язык молниеносно двигался меж острых зубов, а сверху, словно петушиный гребешок, свешивалось ухо – вряд ли монстру дали бы первый приз на конкурсе красоты. У меня было ощущение, будто я сражаюсь с картиной кубиста.

Я схватил балетку в тот момент, когда таоракнаборстильсену удалось при помощи вероломной уловки повалить мою сестру на пол. Одновременно почетный корреспондент выскочил из дырки в пакете и помчался в мою сторону, семеня лапками что есть мочи. Он несся с такой скоростью, что его заносило то вправо, то влево.

– Алеткуыстр! – просипел он, тяжело дыша.

– Тотор, я не понимаю по-русски.

– Да нет, пф! Я, пф! Говорю, пф-пф! Балетку, пф! Быстро!

Я отдал туфлю хомячку. Таоракнаборстильсен издал странный, почти мелодичный звук. Он отвернулся от Жеронимы и в безнадежном усилии вытянул свои четыре руки… Федор Федорович Тоторский бросил внутрь балетки горстку сахарной пудры, которая у него все это время была зажата в лапке.

Чудовище заревело:

– Так Моекузо Лэктонг Со…

Я узнал эти слова. Это было начало предложения, которое монстр просил меня выучить – как мне теперь казалось, это было много веков назад. Не знаю, была ли это безнадежная попытка призвать на помощь судьбу, но, как бы то ни было, у него ничего не вышло. Он неожиданно замолчал. И исчез.

Дверь моей комнаты с треском распахнулась.

– Мама! – сказала Жеронима.

Вид у нее был намного более испуганный, чем когда она сражалась с монстром. Увидев лицо мамы, я понял почему.

Следом за ней шел папа.

– Вы опять разбили окно, – всхлипнул он.

– Это из-за…

Я остановился на полуслове. Ведь мы обещали Федору Федоровичу Тоторскому молчать. Тот смотрел на нас снизу вверх, шевеля своей симпатичной невинной мордочкой голубого русского хомячка. Голубого и белого – он был покрыт сахарной пудрой.

Нам повезло, что нас не привязали к кроватям и не заклеили рты скотчем. Кажется, родители испытывали соблазн сделать это.

Мама прыгала на месте, словно хотела раздавить целую армию тараканов.

– Да что вам в голову стукнуло? Теперь вы посыпаете пудрой несчастное животное?

– И вы опять разбили окно, – повторил папа.

– Это не мы! Это…

– Слушаю тебя, Эдгар. Это, наверное, хомячок? Уверена, это он. Вон какой у него виноватый вид.

– Но, мама…

– Жеронима, у тебя три секунды, чтобы вернуться в свою комнату. И если выйдешь из нее до того, как надо будет вставать в школу…

– Это несправедливо!

– В спальню, я сказала! А тебе, Эдгар…

Мама немного напоминала Горгону. Я избегал ее взгляда, чтобы не превратиться в каменного человечка.

– Я думаю, что следует – пока не придумала ничего получше – на всю жизнь запретить тебе играть в приставки.

– Когда мне будет восемнадцать, я стану делать что захочу.

– Хорошо. Но уже не в моем доме.

– Когда-нибудь вы поймете! Когда-нибудь вы будете меня благодарить… плакать… от благодарности!

– Жду не дождусь. А это еще что? Ах да, это тот вонючий башмак, который ты нам принес. В помойку!

Услышав эти слова, Федор Федорович Тоторский стал попискивать, как настоящий хомячок. По его мимике я понял, что он в полном ужасе.

– Закрой этого грызуна в клетке! От этих животных одна грязь! – распорядилась мама.

– Все готово, – проворчал папа, заклеивая окно скотчем. – Держаться будет. Не знаю, как им это удалось, но на этот раз окно было как будто выбито снаружи.

Озадаченный, он внимательно посмотрел на меня. Я ничего не сказал. Врать уже не получалось, к тому же эта безумная ночь меня очень утомила.