Народные сказки - Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Я пришел к тебе сегодня вечером, – сказал я ей, – но ночью должен уйти.

– Ей еще мало, – вскричала она, – что она женила тебя на себе, обманом завлекла к себе, держала в заключении целый год, она еще заставила тебя дать клятву, что ты вернешься к ней до утра, и не хочет позволить тебе побыть с матерью и со мной и дать тебе возможность провести с нами ночь! В каком же положении должна была находиться та особа, от которой ты был отнят на целый год, хотя я знала тебя раньше, чем знала она! Помилуй Аллах Азизех, так как она выстрадала то, что другим не под силу выстрадать, переносила все терпеливо и умерла от твоего бессердечия! Она охраняла тебя от меня. Я надеялась, что ты вернешься, и дала тебе свободу, хотя могла запереть тебя и убить.

Сказав это, она заплакала, пришла в ярость и с ненавистью посмотрела на меня. Когда я увидал, в каком она настроении, у меня затряслось под жилками, и я испугался ее и съежился, как боб на огне. Она вдруг закричала, и на крик ее прибежало десять женщин.

Набросившись на меня, они опрокинули меня на землю; и когда я упал, то она встала и, схватив нож, сказала:

– Я зарежу тебя, как режут козла, и это тебе будет последней наградой за то, что ты сделал со своей сестрой.

Почувствовав себя под рабынями, касаясь щекой земли и увидав нож у нее в руках, я счел смерть свою неизбежной и стал просить ее пощады; но она только все более и более выходила из себя и приказала рабыням завязать мне назад руки; они, исполнив ее приказание, повалили меня на спину и, сев на меня, стали держать мне голову. Затем две из них схватили меня за пятки, а две другие сели на ноги; после чего госпожа их встала с двумя другими рабынями, которым она приказала бить меня, вследствие чего они били меня до того, что я лишился чувств и не мог говорить. Придя в себя, я подумал, что легче быть зарезанным, чем таким образом битым! Тут я вспомнил слова Азизех, говорившей: «Избавь тебя, Боже, от ее злобы», – и я плакал и рыдал до тех пор, пока не охрип. Она же стала точить нож и сказала своим рабыням:

– Откройте его шею!

Но Господь вдохновил меня, и я повторил две фразы, которые говорила мне Азизех, а именно: верность хороша, а коварство низко. Услыхав эти слова, она заплакала и сказала:

– Да спасет тебя Аллах! О Азизех! Как жаль, что ты погибла в таких молодых годах! Ты приносила брату своему пользу при жизни и после твоей смерти. Клянусь Аллахом! – сказала она, обращаясь ко мне, – ты спас себя этими двумя фразами; но все-таки я хочу оставить на тебе знак моего негодования.

Говоря таким образом, она нанесла мне тяжелую рану, и я лишился чувств, но когда я пришел в себя, кровь уже более не шла, и она, дав мне выпить вина, оттолкнула меня ногой.

Я встал, но идти сначала не мог; а затем, двигаясь понемногу, добрел до дверей дома моей жены. Я нашел дверь отворенной и, не помня себя, вошел в нее. Навстречу мне вышла жена моя, которая провела меня в гостиную, где я впал в глубокий сон, но, проснувшись, я оказался положенным у дверей сада.

Я встал в страхе и пошел к себе домой, где застал мать горюющей обо мне.

– Хоть бы мне знать, где ты теперь, о сын мой! – восклицала она.

Я подошел к ней и бросился к ее ногам, а она, посмотрев на меня, тотчас же увидала, что я не здоров. Лицо у меня было желтое и темное; вспомнив о двоюродной сестре и о ее доброте ко мне, я убедился, что она любила меня. Я заплакал о ней, и мать моя тоже заплакала и сказала мне:

– О сын мой, отец твой умер.

Услыхав это, я пришел в ярость и плакал до того, что лишился чувств; придя же в себя, я посмотрел на то место, где Азизех имела обыкновение сидеть, и снова стал плакать, пока не упал в обморок от избытка своих стенаний. Плакать и стонать я не перестал до полуночи, когда мать моя сказала мне:

– Отец твой умер десять дней тому назад.

– Я горюю только о своей двоюродной сестре, – отвечал я ей, – потому что я заслужил то, что со мной случилось, так как я пренебрегал ею, тогда как она любила меня!

– А что же с тобой случилось? – спросила мать.

Я рассказал ей все, что со мною случилось, на что она отвечала мне:

– Слава Богу еще, что дело кончилось только этим и что она не убила тебя!

После этого она стала лечить мою рану, и я стал поправляться и набираться сил. Она же сказала мне:

– О сын мой, теперь я дам тебе то, что сестра твоя вручила мне, потому что вещь эта твоя, но она взяла с меня клятву, что я отдам ее тебе только тогда, когда увижу, что ты помнишь ее, горюешь о ней и любовь твоя к другой кончилась; теперь мне кажется, что все это так и есть.

Она встала и, открыв сундук, достала оттуда кусок полотна с вышитыми на нем ланями, который я когда-то дал ей. Взяв его, я нашел написанные на нем стихи, в которых она жаловалась на свою несчастную любовь ко мне, и из платка выпала бумажка со словами утешения советов.

Прочитав и поняв написанное, я снова заплакал, мать моя – также, а я продолжал смотреть на вышивку и плакат до самой глубокой ночи. В таком положении я прожил целый год; после чего несколько купцов нашего города, вот эти самые, с которыми я еду теперь, стали готовиться в путь, и мать моя посоветовала мне собраться с ними.

– Может быть, путешествие, – сказала она, – рассеет твою тоску; ты будешь отсутствовать год, а может быть, и два, и три, пока караван не вернется, и сердце твое успокоится.

Она продолжала таким образом уговаривать меня, так что я приготовил товаров и отправился с купцами, но слезы мои не высыхали в продолжение всей дороги, так как на каждой остановке я раскладывал перед собою этот кусочек полотна и смотрел на вышивку, думал о своей двоюродной сестре и плакал о ней, как ты сам видишь, потому что она любила меня и умерла вследствие моей холодности. Я сделал ей зло, а она, кроме добра, ничего мне не сделала. Теперь купцы возвращаются домой, и я вернусь с ними; отсутствие мое продолжалось ровно год. Тем не менее горе мое не уменьшилось, а, напротив, усилилось вследствие того, что я был на Камфорских островах и в хрустальном дворце.

Этих островов семь, и царствует над ними султан по имени Шах-Земан. У него есть дочь Дуния, и мне сказали, что она-то и вышивала этих ланей. Узнав это, я непременно захотел видеть ее, и потому, лишь только караван вошел в страну, я тотчас же отправился в сад, густо засаженный деревьями. Смотрителем сада был пожилой шейх, и я обратился к нему с такими словами:

– О шейх, кому принадлежит этот сад?

– Дочери царя, султанше Дунии; мы находимся около ее дворца, и если хочешь позабавиться, то открой эту калитку и можешь полюбоваться растениями и цветами.

– Будь так добр, – сказал я ему, – позволь мне посидеть в саду, пока она не придет, чтобы я мог взглянуть на нее.

– Не вижу ничего дурного в этом, – отвечал шейх.