Народные сказки - Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия

– Клянусь зеницей своего ока! Сколько раз говорила я тебе, о сын моего дяди, что если бы я могла свободно выходить и делать, что хочу, то я очень скоро соединила бы тебя с нею, и прикрыла бы вас своей одеждой; и сделала бы все это только для того, чтобы заслужить твое одобрение. С помощью Господа я все-таки соединю вас, только слушай меня и исполняй, что я скажу тебе: отправляйся в то же самое место и сядь там, а когда наступит ночь, то сядь на прежнее место и ничего не ешь, потому что после еды всегда хочется спать; старайся не уснуть, потому что она придет туда только по прошествии четверти ночи, и да отстранит от тебя Господь ее злобу!

Услыхав то, что она говорит, я обрадовался и просил Господа послать скорее ночь, с наступлением которой я стал собираться идти. Сестра моя сказала мне:

– Если ты встретишься с нею, то скажи ей вышеупомянутые стихи, когда будешь уходить.

– Непременно, – отвечал я.

Придя в сад, я увидал, что все было приготовлено точно так же, как накануне, и там стояли в изобилии и кушанья, и вина, и сухие фрукты, и душистые травы, и все другое. Войдя в макад и почувствовав запах яств, я захотел есть. Долго я удерживался, но, наконец, не мог устоять и, встав, подошел к столу, поднял салфетку и увидал блюдо дичи и кругом четыре соусника с различными приправами. Я поел всего понемногу, и сладкого, и мяса, выпил немного зардеха [175], и, найдя его очень вкусным, я стал пить его полными ложками, пока не напился досыта. После этого глаза мои стали слипаться, я заснул и проснулся, когда солнце уже встало, и нашел у себя на животе игральную кость, табстик [176], Финиковую косточку и зерно рожкового дерева; а в комнате не оказалось ничего из вещей, стоявших накануне.

Я, встал, сбросил все, что на мне лежало, и в ярости тотчас же ушел. Придя домой, я застал сестру в стенаниях; я обругал ее и толкнул, вследствие чего она заплакала, а затем, вытерев слезы, подошла ко мне, поцеловала меня и прижала к своей груди; но я отшатнулся от нее, недовольный собой.

– О сын моего дяди, – сказала она мне, – ты, кажется, опять проспал эту ночь!

– Да, – отвечал я, – а, проснувшись, нашел у себя на животе игральную кость, табстик, финиковую косточку и зерно рожкового дерева; не знаю, зачем она это сделала.

Я заплакал и, подойдя к ней, прибавил:

– Объясни мне значение этих вещей и научи, как мне поступать, помоги мне в моей нужде.

– К твоим услугам, – отвечала она. – Табстик и игральная кость, положенная к тебе на живот, обозначают, что, по ее мнению, ты пришел туда, думая о другом. Она хотела сказать тебе: любви у тебя мало, и потому не ставь себя в разряд влюбленных в нее. Финиковой косточкой она говорит тебе, если бы ты были влюблен, то сердце твое горело бы страстью и ты не стал бы наслаждаться сном, так как сладость любви, как финик, может спалить сердце огнем. Зерно же рожкового дерева значит, что сердце влюбленного утомилось, и она говорит тебе: перенеси разлуку нашу с терпением снова.

От этих слов сердце у меня запылало, и горе усилилось до такой степени, что я зарыдал и вскричал:

– Господь определил, что я буду засыпать, и в этом будет заключаться мое несчастье. – О дочь моего дяди, – прибавил я, – жизнью своей заклинаю тебя, употреби какое-нибудь средство, для того чтобы я моги увидаться с нею!

Сказав это, я заплакал.

– О Азиз, о сын моего дяди! – отвечала она, – право, я думаю об этом, но ничего еще сказать не могу. Иди сегодня опять туда, но смотри, не усни, и ты достигнешь своих желаний. Это я советую тебе, и да будет над тобою мир.

– Если Богу будет угодно, то я не усну, – отвечал я, – но я сделаю все, что ты посоветуешь мне.

Сестра встала, и принесла мне еды, и сказала:

– Поешь теперь досыта, для того чтобы тебе не захотелось есть потом.

Я наелся досыта, и, когда смерклось, двоюродная сестра моя принесла мне очень хорошую одежду, одела меня, умоляла меня повторить моей возлюбленной вышеупомянутые стихи и предупреждала меня против сна.

Я ушел от нее, и, войдя в сад, прошел прямо в макад, и стал смотреть в сад, я пальцами распяливал себе глаза и качал головой, по мере того как ночь становилась темнее. Но, сидя там, я проголодался, запах кушаний раздражал меня и усиливал голод, поэтому я пошел к столу и, приподняв салфетку, съел по кусочку всего, что там стояло, и подошел к бутылке с вином, думая про себя: я выпью один кубок – и выпил его, а затем выпил второй и третий и так далее до десяти, и, обессиленный уже любовью, я опьянел и упал на пол, как убитый. В таком положении я остался до полного дня и, проснувшись, увидал, что я лежу в саду, с громадным, острым ножом на животе, и тут же лежал медный диргем. Задрожав от страха, я взял и то, и другое и пошел домой.

Сестру свою я застал в ту минуту, как она говорила:

– В этом доме мне тяжело и скучно, и остается только плакать.

Войдя, я бросился на пол вниз лицом, отбросив нож и монету, и лишился чувств. Придя в себя, я сообщил ей, что со мной случилось, и сказал:

– Нет, мне не достигнуть своих желаний.

Она очень опечалилась при виде моих слез моего отчаяния и сказала мне:

– Я не могла уговорить тебя постараться не спать; советов моих ты не слушаешь, и слова свои я трачу попусту.

– Ради Аллаха, умоляю тебя, – отвечал я ей, – объясни мне значение ножа и медного диргема.

– Диргемом, – сказала сестра, – она говорила тебе о своем правом глазе и клялась тебе таким образом: клянусь Создателем всего живущего и своим правым глазом, что если ты придешь опять и заснешь, то я убью тебя этим ножом! Я боюсь за тебя, о сын моего дяди, я боюсь ее злобы, и сердце мое так болит за тебя, что я не могу говорить. Если ты уверен в себе, то есть если ты, придя туда, не уснешь, то иди; но смотри, не засни, и тогда ты достигнешь твоих желаний; но если ты пойдешь к ней и как-нибудь заснешь, то она убьет тебя.

– Что же мне делать? О дочь моего дяди, – сказал я. – Аллахом умоляю тебя, помоги мне в этом горе!

– Охотно, – отвечала она, – и если ты послушаешься слов и будешь следовать моим указаниям, то достигнешь цели.

– Все сделаю, – сказал я.

– Когда время твоего ухода наступит, я скажу тебе, что делать, – отвечала она, и, прижав меня к своей груди, она уложила меня спать и тихо поглаживала меня по ногам до тех пор, пока я не уснул. После чего она взяла веер и, поместившись у меня в изголовье, обмахивала меня до наступления вечера и затем осторожно разбудила меня. Проснувшись, я увидал, что она сидит с веером в руках и плачет так, что слезами было смочено все ее платье. Заметив, что я проснулся, она вытерла слезы и принесла мне поесть. Я отказался от еды, но она сказала мне:

– Разве я не сказала тебе, что ты должен следовать моим указаниям, и поэтому ешь.

Я не стал противиться и принялся за еду. Она клала кусочки мне прямо в рот, и мне оставалось только жевать. Когда я совсем насытился, она дала мне напиться джуджубового настоя с сахаром; вымыла мне руки, вытерла их полотенцем и спрыснула меня розовой водой. После этого я приободрился, и когда наступила ночь, она одела меня и сказала: