Иван Панькин - Легенды о мастере Тычке

И теперь сколько она ни доказывала заводскому начальству, что я ничего не говорил лишнего, кроме того, что было написано в книге Даля, — а в этой книге говорится, что поговорка не судима, — ее слушать никто не хотел.

Правда, матушку кто-то спросил:

— Может, слова о большом Пиане и маленьком кармане тоже напечатаны в книге Даля?

— И эти слова напечатаны там. — сказала она.

А между тем, если раньше кузнецкие мужики проходили мимо меня, то теперь останавливались и подбадривающе похлопывали меня по плечам, а зарецкие мальчишки на наших воротах писали: "Мастер Тычка, крепись, мы все за тебя!".

Одна старуха принесла в узелке сухари и сказала:

— Если тебя сошлют далеко, вот тебе на дорогу. В дороге сухари еще никому не мешали.

И она не ошиблась. Буквально через день меня вызвали теперь уже не на завод, а в другое место, где вели более серьезные разговоры, и сказали:

— Ну что ж, наш новый и юный мастер Тычка, если тебя сочувствующие снабдили на дорогу сухарями, желаем тебе счастливого пути.

- То есть как? Какого пути? — сказал я. — Куда меня хотите отправить?

— Разве мы можем приказывать? — сказали мне. — Ты волен сам выбирать для себя место жительства в любом городе у сибирского тракта, но только как можно подальше отсюда.

И действительно, те сухари очень пригодились мне.

Как только я захотел остановиться в первом городе на этом самом тракте, мне сказали:

— Чтобы жить в нашем городе, вам придется ответить на три вопроса.

Вот вам первый: Вы жили рядом с Москвой и недалече от Питера. И обо всем наслышаны. Скажите, пожалуйста, если в России произойдет всеобщий бунт, или как теперь это называют революцией, что сделают с царем?

— Право, я никогда об этом не думал, — ответил я, — но свинью всегда опаливают с головой.

- Спасибо, больше вопросов не будет. Судя по первому ответу, вам надлежит ехать дальше.

- А куда? — спросил я.

— До края земли еще далеко.

И так в каждом городе: стоило мне ответить только на первый вопрос, меня, как испорченную деталь на заводском потоке, все отталкивали от себя как можно подальше. И наконец, дотолкали до такой грани, что я действительно оказался на краю земли, — в Порт-Артуре, откуда дальше было ехать некуда. Но и здесь кому-то не понравились мои слова, и последнее, что со мной сделали, взяли и сбросили в море, и я стал рядовым матросом на крейсере "Варяг".

Что со мной дальше будет, я пока не думал, но много дум передумал в пути и о заводской жизни и о тульских мастерах-казюках, которых когда-то привязали к своим огородам, как телят к яслям, и они до сих пор боятся от них оторваться. Работают, лишь бы работать. Только единицы из них стараются что-то сделать свое, от души и время от времени своим мастерством удивляют мир. А сколько горячих людей остывают от холодного внимания службистов, боявшихся, что другие могут занять их места. Да я и сам шел на завод с той мыслью, чтобы когда-то сотворить чудо. Но мне не дали не только сделать хоть маленькое, но доброе дело, но даже не дали сказать пару добрых слов. А как мои руки тянулись к сотворению чуда! Но, наверное, чтобы сотворить чудо, мало еще самому быть добрым, нужно еще чувствовать излучение доброты других людей. Тогда у человека появляется то великое чувство, с которым он может совершать самое невозможное, что иногда не под силу даже тысячам людей. В этом я убедился потом на крейсере "Варяг".

Когда я ступил на палубу этого крейсера, тогда им командовал капитан первого ранга Бэр. Жестокий человек. На матросов всегда глядел змеиным взглядом. Его помощник — старший офицер корабля — тоже был хорош. Он, словно ворон, всегда жаждал крови. Эти двое да еще кучка офицеров, которых называл "драконами", по любому поводу избивали матросов. Ведь змея не для сытости кусает, а ради лихости. И вот офицерам были потехи, а матросам худые смехи. Но некоторые офицеры с доброй душой относились к матросам. Один из них после революции даже командовал всеми военно-морскими силами молодой Советской республики. К таким офицерам Бэр относился прохладно.

Под злобные руки Бэра меня угораздило попасть в первую же неделю службы. Сейчас уж не помню, зачем, но по какой-то надобности мне пришлось пройти мимо него, а в это время он возле своих ног заметил спичку на палубе, оброненную, может быть, случайно им самим, потому что я тогда совсем не курил. Он обернулся ко мне и сказал:

— Матрос, подойди-ка сюда.

Не чувствуя за собой никакого греха, по всем правилам военного устава я подошел к нему. Бэр меня так жестоко избил, что я еле поднялся на ноги, но, поднявшись, спросил его:

— Вам никогда не приходилось слышать о великом тульском мудреце Тычке?

— О каком таком еще Тычке? — машинально спросил меня Бэр, хотя офицеры и брезговали отвечать матросам.

— О том самом, который никогда перед дураками не ломал шапки и всем говорил только правду. Так вот если бы он увидел, как ни за что сейчас избили невинного человека, он бы сказал: "Не тот болен, кто лежит, а тот кто над болью стоит".

Бэр от такой неожиданности даже побледнел и так сжал кулаки, что у него хрустнули суставы пальцев. Матросы, стоявшие вблизи нас, затаили дыхание, предчувствуя, что после хруста его пальцев сейчас захрустят мои кости. Возможно, оно так и случилось бы, но Бэр, заметив еле уловимые улыбки офицеров, резко повернулся и ушел прочь.

За смелый ответ мастер Тычка тут же был зачислен в экипаж крейсера "Варяг". Матросам так понравились его слова, что через пару недель они сами стали от имени мастера Тычки выдавать офицерам свои слова, вплоть до командира Бэра, которые раньше боялись произносить даже в одиночку.

Командира корабля Бэра и офицеров-"драконов" матросы ненавидели лютой ненавистью. Они им мстили втайне всем, чем только могли. Где нужна была быстрота действия, матросы притворялись неповоротливыми дурачками. На артиллерийских стрельбищах старались ошибаться и стреляли мимо цели, особенно когда за стрельбищами наблюдали высокопоставленные чины.

Бэр с ума сходил от злости и еще более свирепее расправлялся с матросами. А те, негодующе глядя на командира и офицеров-"драконов", шептали: "Погодите, придет время и мы насмеём вам насмешки, припасем потешки".

Как-то однажды я матросам поведал превеселую историю о том, как мастер Тычка подменил одному царю царскую шапку на мужицкую, и когда тот стал входить в свой дворец, его избила своя же стража, чтобы он не совался со своим суконным рылом в калашный ряд. Все очень смеялись, а один из матросов сказал:

— Вот бы что-нибудь подобное устроить нашему Бэру.