Василий Лебедев-Кумач - Избранное: стихотворения, песни

Смешны в колхозных разговорах

Былой премудрости слова.

Не смогут ни язык, ни губы

Сказать владельцам трудодней:

«К обеду бей жену, как шубу,

А к ужину — еще сильней».

И не «от печки до порога»,

Как по старинке было, — нет!

Сегодня женская дорога

Ведет в правленье и Совет.

И так во всем. В амбар свезенный

Колхозный хлеб — и мой и твой,

К нему нейдет словцо «казенный»:

Он — всенародный, трудовой.

Его колхоз блюдет сурово,

И вор колхозный — общий враг.

Не скажешь, что «казна — корова,

А кто не доит — тот дурак».

Куда ни глянешь пахнет новью,

Нет прежней межевой ругни,

И вся страна следит с любовью,

Как колосятся трудодни.

Раздвинув «мир крестьянский» тесный,

Весь мир в колхоз ворвался вдруг —

Огромный, сложный, интересный,

Открытый для ума и рук.

Сплошной ковер колхозных пашен

Меняет мысли и житье,

Сменив просторным словом «наше»

Словечко узкое «мое»!

1933

К обеду нынче взял вина я,

Сегодня я весь день с женой, —

Жена сегодня выходная,

И я сегодня выходной.

Не по душе мне нынче проза,

Стихи летят ко мне в окно.

Вино кавказского совхоза

Купить и выпить не грешно.

Но хмурый критик мечет гром,

Он любит не вино, а бром.

Он говорит: — Следы богемы!..

Когда подъем во всей стране,

Вы не нашли нужнее темы,

Чем о вине и о жене?!

Позор!.. Подумайте: сознанье

На величайшем рубеже, —

А вы даете подражанье

Фривольным песням Беранже.

Он был француз! А вам смешно

И стыдно воспевать вино!

Вы зря кричите, милый критик,

В бесполой строгости дрожа.

Товарищ критик! Я не нытик,

Не лодырь я и не ханжа.

Бутылка легкого абрау

Отнюдь не портит мой сюжет:

Она достойно и по праву

Вошла в стихи и в мой бюджет.

И вы за строчки о вине

Анафему не пойте мне.

Я не люблю завзятых пьяниц,

Известно мне, что водка — яд,

Но смех и шутки, бодрый танец

И взоры женские — пьянят!

Пьянит нарзан, сосновый воздух,

Соленый дух морской волны…

И свой законный, честный отдых

Мы бодро проводить должны,

Чтоб взять зарядку посильней

На шесть рабочих жарких дней!.

В стихах заводит шуры–муры

С десятком дев поэт иной,

А я, — отметьте, критик хмурый, —

Я говорю, что был с женой.

Жена бывает и чужая

(Женаты все мои друзья),

Но, вашу скромность уважая,

Скажу, — жена была моя.

Теперь уж вам отрезан путь

Меня в распутстве упрекнуть!

Мы за обедом говорили

Насчет театра и кино,

Смеялись много, и острили,

И пили доброе вино.

И вас мы вспоминали часто.

Товарищ критик! Вы смешны:

По–вашему, энтузиасты

Всегда быть хмурыми должны.

Послушать вас: энтузиаст

Лишь зубы стискивать горазд.

Судить по–вашему: герои —

Не люди и не устают,

Они лишь борются да строят,

Не спят, не любят, не поют…

Ах, критик! Должен вам признаться:

Герои пьют не только квас, —

Они умеют целоваться

И песни петь получше вас.

И — как ни странно вам — порой

Танцует лучше всех герой!

Не назову себя героем,

Но ведь и мы вдвоем с женой,

Как все, шесть дней кипим и строим

И отдыхаем в выходной.

Наш отдых прост. Я лгать не буду:

В пылу душевной простоты

Играем с дочкою в верблюда

И ходим в поле рвать цветы.

Ну! Все понятно?.. Эй, жена!

Налей–ка критику вина!

1933

(История одной халтуры)

На основе точных фактов

Автор пьесу на пять актов

Написал в полмесяца шутя.

Он в театр ее приносит

И поставить срочно просит

Это скороспелое дитя.

Прочитав пьесовину, завлит

Нежно драматургу говорит:

— Видна работа,

Но только что–то

Немножко будто бы темно…

Как будто где–то

Чего–то нету

И что–то не разрешено!

Вы от чего–то здесь ушли

И что–то как–то не нашли…

И даже факты,

Представьте, как–то…

Представьте, как–то не дошли!

Автор просит деловито

Быть соавтором завлита.

У обоих — творческий подъем.

Кончив пьесу в две недели,

Драматурги полетели

К режиссеру весело вдвоем.

Режиссер внимателен и мил,

Прочитавши пьесу, заявил:

— Видна работа,

Но только что–то

Немножко будто бы темно…

Как будто где–то

Чего–то нету

И что–то не разрешено!

Вы от чего–то здесь ушли

И что–то как–то не нашли…

И даже факты,

Представьте, как–то…

Представьте, как–то не дошли!

Два соавтора в печали

Режиссера уломали

Третьим быть соавтором у них.

И, над пьесой выпив в меру,

Все втроем идут к премьеру,

Чтобы положить последний штрих.

С пьесой на диване он прилег

И гостям внушительно изрек:

— Видна работа,

Но только что–то

Немножко будто бы темно…

Как будто где–то

Чего–то нету

И что–то не разрешено!

Вы от чего–то здесь ушли

И что–то как–то не нашли…

И даже факты,

Представьте, как–то…

Представьте, как–то не дошли!

При соавторстве премьера

Пьеса рушит все барьеры, —

Сроки постановки решены…

И на модную новинку,

Взяв брюнетку иль блондинку,

Зрители приходят без жены.

Вот они садятся в энный ряд

И в антракте кисло говорят:

— Видна работа,

Но отчего–то

Ужасно хочется зевать!

И то и это, —

И нет сюжета…

И даже лень критиковать!

А в общем полный винегрет…

Да и порядка что–то нет…

И в раздевалке

Начнутся свалки…

И стоит дорого билет!

1933

Лоб скрывает искусная челка,

И в улыбке застыли уста.

Тело в платье из лучшего шелка,

А душа — безнадежно пуста.

Без детей, без работы, без мысли,

Год за годом живет и живет,

И безвольные руки повисли,

И размяк зацелованный рот.

Муж старается, лезет из кожи, —

Надо куклу в шелка нарядить,

Чтоб потом, на супружеском ложе,

Благодарность ее заслужить.

А она, с нарочитым жеманством,

По–ребячьи таращит глаза:

_- Дети? Боже! Какое мещанство —

Нянчить, стряпать, ходить на базар?!

Муж, хороший и видный работник,

Бросил прежнюю жизнь и семью,

И в компанье накрашенных модниц

Водит пеструю куклу свою.

Он готов и к суду и к растрате,

Он встает в предрассветную рань,

Чтоб иметь у себя на кровати

Молодую красивую дрянь.

1934

Болеет всяк на свой манер

Любовною заразой.

Увлекся милиционер

Гражданкой черноглазой.

Она была лицом мила

И нормы Ге–Те-0 сдала,

И щеки без косметик

Румяней, чем беретик.

Ну, словом, милиционер

До козырька влюбился,

И на свиданье в новый сквер

За полчаса явился.

Они пойти должны в кино.