Василий Лебедев-Кумач - Избранное: стихотворения, песни

Ее все нет… Он ждет давно,

Томится и страдает, —

Неужто опоздает?

Роняя искры под дугой,

Мигая пестрым глазом,

Идет трамвай, идет другой,

Идет десяток разом…

Мелькнул малиновый берет!

Но нет, — увы! — ее все нет!

Проходит час сеансов,

На счастье мало шансов.

Влюбленный бегал взад–назад,

Грызя свои перчатки…

Но вот знакомые глаза

Сверкнули на площадке.

И вдруг у граждан на виду

Она скакнула на ходу,

Едва не сделав сальто

На зеркале асфальта.

Влюбленный юноша не мог

Забыть суровых правил:

Он свой недремлющий свисток

Заговорить заставил.

И, девушку под ручку взяв,

Потребовал законный штраф

И с самым важным видом

Квитанцию ей выдал.

Но, показав такой пример,

Он тут же извинился

И, как галантный кавалер,

За даму расплатился.

Блюдя законы и любя,

Оштрафовал он сам себя,

И девушка премило

Геройство оценила.

Подняв, как легких два крыла,

Пушистые ресницы,

Она сейчас же начала

Приятелем гордиться.

Но говорливая толпа

К поступкам рыцарским слепа

И не умеет часто

Понять энтузиаста.

Когда влюбленные пошли,

Мальчишки закричали:

— Смотри, ребята, повели!

Застукали! Поймали!

__ Эй! Лучше трешки не жалей,

А то заплатишь сто рублей!.. —

И девушка смеялась, —

Она и впрямь попалась.

1935

(Шуточная колыбельная)

Спи, мой мальчик, спи, малыш…

Тихо в нашей спаленке.

В уголке скребется мышь,

Ты не бойся, маленький.

Не откусит мышка вдруг

Пальчики–мизинчики:

Эта мышка — папин друг

В нашем магазинчике.

Спи, мой милый, спи, малыш.

Отчего ты все не спишь?

Ш–ш–ш… Ш–ш–ш…

Вон месяц в подушку

Щекою залез…

Утруска, усушка…

Утечка, провес…

В уголке скребется мышь

Бархатною лапочкой,

Эта мышь дает барыш

И тебе и папочке.

Папа спишет на мышей

Фрукты и конфеточки

И накормит до ушей

Дорогого деточку.

Спи, мой милый, спи, малыш.

Отчего ты все не спишь?

Ш–ш–ш… ш–ш–ш…

Вон звезды, как свечки,

Глядятся с небес…

Усушка… утечка…

Утруска… провес…

Шкурка мышкина — пустяк,

Но из этой шкурочки

Папа выкроил пиджак

И тебе на бурочки.

И пока не тронет кот

Мышкиного ротика,

Будет маме коверкот

И пальто из котика.

Спи, мой милый, спи, малыш.

Пусть тебе приснится мышь…

Ш–ш–ш… ш–ш–ш…

У мышки–вострушки

Есть много чудес…

Утруска… усушка…

Утечка… провес…

1935

— Спокойной ночи!.. — За последним гостем

В прихожей глухо щелкнули замки…

Селедки бывшей сиротливый хвостик

Глядит с тарелки символом тоски.

И грустен стол, как остов обгорелый,

Как урна для окурков и плевков.

О, жалкий вид замазанных тарелок,

Залитой скатерти, надкушенных кусков!

На штопоре раскрошенная пробка,

Посыпан пеплом запотевший сыр,

Консервная корежится коробка,

Как будто хочет выговорить: — Бр–рр!

Был крик и шум. И сразу пусто стало.

В ушах, как вата, тает тишина.

Стерев улыбку, скучно и устало

Глядит на мужа бледная жена.

Открыта фортка. Холодом пахнуло.

Муж из кушетки делает кровать.

— Ах, я бы так на стуле и уснула!

— Так в чем же дело?

— Надо бы прибрать!

— Успеешь завтра… — Но жена хлопочет,

Сменив костюм от брошки до чулок,

Торопится и хочет, страстно хочет

Поговорить и подвести итог.

— Андрей Петрович стал совсем как палка,

А у Аннеты — безобразный грим…

Ты не нашел, что он какой–то жалкий?

Ты спишь? — А что? — Давай поговорим!..

А как он пьет! Я прямо растерялась,

Когда с женой Колесников пришел.

Но в общем даже чуточку осталось.

Хватило всем. И было хорошо.

Жена Закатова держалась просто…

Но твой Петров… Ты спишь?.. — Нет, нет!.. Не сплю.

— Я не звала бы этого прохвоста,

Я пошляков подобных не терплю.

А Лидочка?! —

И все, кого в прихожей

Расцеловали с родственным теплом,

Вдруг оказались: «дурой», «грымзой», «рожей»,

«Нахалкою» и просто «барахлом».

— Как ты находишь, — все сошло прилично?

Ты спишь?.. — Нет, нет!.. — Печенье, пастила,

Закуска, фрукты, выпивка… Я лично

Старалась так, как только я могла!

Муж захрапел под мерный говор женин.

Не может он, как надо, оценить

Богатства кулинарных достижений,

Хлопот и трат, готовки и стряпни.

— Да. Нелегко принять гостей ораву!

Но не напрасны хлопоты и труд:

Теперь и мы начнем гостить по праву, —

Мы их позвали — пусть они зовут!

1934

Когда настанет вечер

И за окном темно,

С приятелями встречу

Назначим у кино.

Томим духовной жаждой,

С подругой иль с женой

В кино стремится каждый

Попасть под выходной.

Полотнище экрана,

Как легкий самолет,

В неведомые страны

Нас мигом унесет.

Возьмет и перекинет

В Париж и в Сталинград

И годы передвинет

Вперед или назад…

Когда настанет вечер

И за окном темно,

Широкою

Дорогою

Мы все идем в кино…

Есть такие сюжеты, есть такие картины,

Когда равнодушных зрителей нет.

Все следят напряженно, все слилось воедино

Пред величьем борьбы и геройских побед.

Тишины не нарушит ни кашель, ни шорох,

Слышно все, что герой и шепнул, и сказал,

И взрывается радость и гнев, точно порох,

И единым дыханьем дышит зрительный зал.

Есть такие картины…

Но есть и другие.

С ними каждый из вас, вероятно, знаком.

Здесь и лица и чувства совсем не такие,

И героя порою встречают зевком.

На такую картину я вас приглашаю.

Но совсем не затем, чтоб зевать и страдать, —

Сядем с вами в сторонке, никому не мешая,

И попробуем зрителей понаблюдать.

Конечно, у каждого свой подход,

Свой темперамент и свои нервы.

Посмотрите направо внимательно. Вот

Перед вами зритель номер первый.

Он — тонкий критик. Картиной любой

В нем ты не вызовешь удивленья, —

Критически выпяченной губой

Он всюду вносит свои исправленья:

— Ужасно глупо, что он ее любит!

Надо, чтоб он бы ее не любил!

Пускай она ту блондинку погубит,

А он бы тогда бы ее бы убил.

Я ввел бы толпу бы туда бы, где бабы,

А там, где толпа бы, убрал бы народ…

Ее бы — сюда бы, его бы — туда бы,

И все бы совсем бы наоборот!..

Я сына везде заменил бы отцом,

И первую часть я пустил бы концом, —

Вот тогда бы

Была бы

Кар–ти–на!

Вот зритель второй, вернее — вторая.

Ее не тронет ни смех, ни ужас.

Она, небрежно сумкой играя,

Щебечет поклоннику или мужу:

— Ты знаешь, который в автомобиле, —

Он страшно похож на Диму Бабанина.

А на той, которую сейчас убили,