Виктор Викторов - Пионерский музыкальный клуб. Выпуск 10

Учителя-краеведы А. Головастиков и В. Рождественский обратились в местный отдел культуры и в московскую «Литературную газету». Могила Улыбышева была приведена в порядок, лукинская школа стала называться школой имени Улыбышева, а пионеры взяли над могилой шефство. Звенят над нею их молодые голоса, — они часто приходят сюда, и в руках у них охапки полевых цветов.

А . Штейнберг

Впереди возвышалась широкая спина брата. Справа и слева темнели фигуры в черных камзолах. Себастьян плохо их различал, так как слезы застилали ему глаза. Он слушал звуки мессы. Они были простые и строгие, однообразно повторяющиеся и устойчивые, как деревянные скамьи, что стояли в церкви. Звуки эти не выражали и сотой доли того, что творилось в его душе. От них как бы притуплялись чувства. И Себастьяну уже казалось неизбежным все то, что случилось, — он верил, что душа отца переселилась в рай.

Но вот запели звонкие голоса, и пронзительное воспоминание о матери охватило Себастьяна. Она умерла совсем недавно: лишь семь месяцев назад. Почему сразу столько горя! Слезы плотной пеленой закрыли глаза мальчика, а из груди непроизвольно вырвался какой-то странный звук.

Старший брат строго взглянул на Себастьяна, и тот проглотил готовые вырваться рыдания. Через туман слез он смотрел туда, где лежал гроб, и не видел отца...

Заупокойная месса кончилась, и старший брат, взяв Себастьяна за руку, повел его из церкви. За ними двинулись многочисленные родственники.

А спустя несколько дней, так же крепко держа за руку, Иоганн Христофор Бах ввел младшего брата в небольшой серый дом с новой красной черепицей. Это был его дом в Ордруфе, где Иоганн Бах служил органистом в церкви.

Глядя в глаза Себастьяну, Иоганн сказал, внятно и четко произнося слова:

— У тебя нет отца и матери, но у тебя есть семья Бахов. Теперь ты будешь жить у меня, и я займусь твоим воспитанием. Ты знаешь желание отца — он хотел, чтобы ты стал музыкантом.

Себастьян закивал головой, как бы говоря: конечно, он и не представляет себе другого занятия. Все Бахи были музыкантами. Говорят, что даже далекий прадед, мельник Витус Бах, играл на цитре, пока мололась мука.

— Довольно предаваться горю, — продолжал брат. — С завтрашнего дня мы начнем заниматься скрипкой, потом клавесином и, конечно, органом. Кроме того ты, разумеется, будешь посещать здесь классическую школу.

Иоганн Христофор положил обе руки на плечи младшего брата. Мальчик понял, что разговор окончен.

...В доме было тихо. Свет с трудом проникал в узкое окно и слабо освещал стол, за которым сидел Себастьян. Уже второй час он читал учебник истории.

«В XIV веке семь крупнейших князей землями германскими владели: маркграф Бранденбургский, герцог Саксонский, король Чешский, пфальцграф Рейнский, архиепископы Кельнский, Майнцский и Трирский...

В 1517 году, в октябре месяце, 30 числа, Мартин Лютер выставил 95 пунктов, о реформации церкви говорящих...», — шептал Себастьян.

А за стеной в это время его старший брат готовился к музыкальным занятиям. Он облачился в оранжевый плисовый кафтан, застегнул его на все пуговицы, поправил банты на башмаках, попудрил парик и сел за клавикорды. Прозвучало несколько торжественных аккордов. Себастьян прислушался, подумав: «Сейчас будет хорал». Иоганн Христофор всегда в этот час играл до-минорный хорал.

Однако... за стеной послышалась необычная музыка. Вся маленькая фигурка Себастьяна Баха напряглась. Это не было похоже ни на одну из тех духовных арий и мотетов, которым учили его и которые он пел в церковном хоре. Какая гибкость мелодии, какой сложный аккомпанемент, какие живые, то спорящие, то мирно шествующие рядом звуки! Мальчик заслушался.

Но не прошло и четверти часа, как брат вновь играл знакомый хорал, и поразившая Себастьяна музыка не повторялась. А затем все смолкло, и дом снова наполнился тишиной.

Себастьян осмелился подойти и спросить брата: музыку какого композитора он исполнял?

— Я не хочу, чтобы ты слушал эту музыку, — отвечал Иоганн. — И больше этого не будет. — Но тут же, смягчившись, добавил: — Я слышал от господина учителя, что ты имеешь успехи в истории и латыни, что ты уже вырабатываешь четкий почерк. Я готов похвалить тебя.

Но сейчас и похвала, столь редкая в устах старшего брата, не радовала Себастьяна. Он досадовал на то, что не удастся больше послушать эту музыку, и непроизвольно поморщился. Брат заметил это. Пройдя в свою комнату, он взял тонкую книжку в кожаном переплете и протянул Себастьяну:

— Я принес новую книгу. Тебе полезно прочесть ее. Займись настоящим делом.

Себастьян открыл титульный лист и прочел черные готические буквы, тесно столпившиеся на середине страницы — словно монахи на богомолье:

«Уличные песни, песни кавалеров и горцев, превращенные в христианские, моральные и добропорядочные, дабы искоренить со временем дурную и соблазнительную привычку петь на улицах, в полях и домах негодные безнравственные песенки, заменив их тексты душеспасительными и хорошими словами».

По правде сказать, Себастьяну всегда нравилось, когда на улице пели веселые народные песни, и, если бы не запрет церкви, он тоже пел бы их.

Бах перелистал несколько страниц. Он читал глазами ноты, слова, призванные играть душеспасительную роль, а мысленно слушал ту музыку.

На другой день, лишь только брат ушел в церковь к литургии, Себастьян проник в комнату Иоганна. С трепетом подошел к тяжелому дубовому шкафу, осмотрел его. Дверцы не были застеклены. Железная решетка закрывала полки. За решеткой виднелась большая тетрадь в темном переплете. Это могли быть только ноты. Себастьян попробовал просунуть руку, она проходила.

Если свернуть ноты в трубочку, их можно вынуть из шкафа. И сделать это нужно так, чтобы никто не заметил.

План созрел тут же.

Ночью, когда все легли спать, Себастьян пробрался в кабинет брата. В темноте нащупал тетрадь, свернул ее и вытащил сквозь железные прутья. Зажег свечку, достал чистую тетрадь и пристроился на подоконнике возле высокого узкого окна.

Он прочел имена композиторов, чьи произведения были в заветной тетради: «Пахельбёль... Букстехуде... Фробергер. Прелюдии и фуги».

Три часа — с двух до пяти утра писал Себастьян. Свеча почти догорела. Мартовская ночь была длинна и сера до рези в глазах. Черные точки расплывались на нотном стане, становились маленькими, как букашки, неуловимыми. Но Бах должен был их поймать. И — где благодаря своему отличному зрению, где чутьем угадывая гармонию — он сумел переписать в свою нотную тетрадь шесть страниц. Три прелюдии и две фуги за одну ночь.