Виктор Викторов - Пионерский музыкальный клуб. Выпуск 10

Тут он запел и заиграл еще веселее, еще звонче.

А карета, и вправду, проехав мимо, взяла да и остановилась. С козел спрыгнул слуга и зашагал к мальчугану, сидящему на камне.

Джованни все видел: и что карета остановилась, и что прямо к нему идет слуга. Но вида не показал, глазом не моргнул. Играл себе да играл, пел себе да пел, все громче и громче, все быстрее и быстрее... Про себя же думал: «Эге, так оно и есть! Идет ко мне похлебка. Похлебка с чесноком! А может, монеты, которую мне бросит господин из кареты, хватит и на макароны?»

— Эй, ты!.. — крикнул слуга, остановившись рядом. — Оглох, что ли? Зовешь его, кричишь ему... — и изо всех сил потряс мальчишку.

Тогда только наш Джованни Баттиста оглянулся. Поднял на слугу глаза и спросил с самым искренним удивлением :

— Не меня ли вы кличете, добрый синьор?

— Поднимайся-ка, да поживее... Тебя требует его светлость, сам герцог Гиз.

Мальчишка был смел и боек, за словом в карман не лез. К тому же — ты помнишь? — в карманах у него было пусто.

— Герцог Гиз? — переспросил он. — А что это за птица? Впервые о таком слышу.

— Поговори мне! — и слуга влепил Джованни такую затрещину, что мальчишка чуть не слетел с камня. — Зовут, так иди, маленький оборвыш.

— Не надо так, синьор. Будет охота, я и сам отыщу дорогу к его светлости... как его там? К герцогу Гизу.

С этими словами он поднялся с камня, и побрел к карете.

Вот уж, что правда, то правда: никогда не знает человек, что ждет его впереди! И наш голодный, но веселый Джованни знать не знал и ведать не ведал, что в эту минуту решается судьба всей его будущей жизни. Знай он об этом, он не шел бы таким увальнем, еле переставляя ноги. Он помчался бы бегом. Говорю тебе, он бы во всю прыть побежал навстречу своей блистательной судьбе...

В те времена герцог Гиз был одним из самых знатных вельмож Франции. И сейчас он возвращался из Италии в свой парижский замок.

Герцог поднес к глазам лорнет. Окинул взглядом мальчугана с головы до ног. И пробормотал вполголоса, будто про себя:

— Живописен... Весьма... Его песни могут понравиться парижанам. А ну-ка, малыш, спой еще... Не ленись!

Люлли не заставил себя просить дважды. Это в животе и карманах у него было пусто, а голова и сердце были битком набиты песнями, одна лучше другой. И теперь он пел их одну за другой. И о жарком солнце пел. И о синем итальянском небе. И о цикадах, которые трещат без умолку. И о розах, и о виноградных гроздьях, созревающих на склонах холмов. Но больше всего у него было песен о человеческом горе и о человеческих радостях. Он мог бы петь до позднего вечера, а то и всю ночь напролет. Вот до чего Джованни любил свои песни и свою гитару!

Герцог — он понимал толк в музыке — уже не себе под нос, а довольно громко произнес:

— Гм... а мои музыканты многому бы могли обучить этого сорванца...

— О, ваша светлость... — веря и не веря тому, что услышал, прошептал Люлли.

— Кланяйся, кланяйся, дуралей, — между тем говорил ему на ухо слуга. — Кланяйся ниже, если хочешь за свои песни получить кругленькую монету.

Но Люлли было не до поклонов. Он глаз не сводил с лица герцога. Душа у него была полна смутных надежд.

— Уж не думаешь ли ты, маленький плут, — проворчал, посмеиваясь, герцог, — что я намереваюсь взять тебя с собой в Париж?

Люлли ничего не ответил, только молча потупился.

— Тем не менее, именно так. Я хочу взять тебя в Париж!

Люлли чуть не подпрыгнул от радости. А герцог продолжал, откинувшись на атласные подушки:

— Только устраивайся, как хочешь. Сдается мне, что на запятках моей кареты ты доберешься превосходно!

Так, на запятках кареты герцога Гиза, одним прекрасным летним днем из Флоренции в Париж отправился итальянский мальчуган Джованни Баттиста, которому суждено было стать знаменитым французским композитором — Жаном Батистом Люлли.

Но не думай, что так-то легко ехать на запятках кареты, да еще от самой Флоренции до самого Парижа. Не один и не два дня, а много дней продолжалась дорога. Но он был на редкость стойким и выносливым, этот итальянский мальчуган. Он ни разу не пожаловался. Наоборот: всякий раз, как герцог останавливался передохнуть и закусить в какой-нибудь придорожной таверне, Люлли пел ему песни, подыгрывая себе на гитаре. И всякий раз вокруг собиралась толпа зевак и слушателей, и частенько хозяин выносил ему миску горячей похлебки:

— Подкрепись, мой синьорино!

Наконец они приехали.

«Ого, вот это хижина! — подумал Люлли, разглядывая великолепный замок герцога. — Одних окошек больше, чем звезд на небе...»

Но в ту самую минуту, когда карета остановилась у крыльца, управляющий доложил герцогу, что его любимый пес тяжко занемог. Герцог расстроился. Так расстроился, что начисто забыл о Люлли и его песнях. До самой ночи мальчик простоял у крыльца, надеясь, что о нем вспомнят. Куда там! У каждого свои дела, свои заботы. До него ли тут?..

Лишь на рассвете его заметил главный повар.

— Эге-ге-ге, — пробормотал он, разглядывая спящего мальчика.— А мне как раз нужен еще один поваренок.

И растолкав Люлли, он приказал ему идти на кухню.

Так и получилось — вместо музыкантов учителями Люлли стали повара, вместо игры на гитаре он день-деньской ощипывал перепелок и фазанов, вместо музыки он слушал, как булькает в больших котлах похлебка, как шипят на вертелах туши диких кабанов и оленей.

Но все равно голова у поваренка Люлли была полным-полна музыки, и песни его звучали с утра до вечера под низкими сводами кухни. Петь ему не возбранялось.

— Пусть себе горланит, — говорил главный повар герцога, — лишь бы руки исправно делали свое дело!

Возможно, так бы оно тянулось и тянулось, и никогда Франция не гордилась бы своим композитором Жаном Батистом Люлли, если бы не одно происшествие...

А случилось вот что: в гости к герцогу Гизу пожаловал сам король Франции Людовик XI. Хотя королю было не более восьми лет от роду, но королей всегда встречают по-королевски, даже если эти короли едва вылезли из пеленок.

В тот день еще затемно в кухне началась великая кутерьма — готовился великолепный ужин в честь маленького короля и его свиты. Не меньше десятка поваров возились около больших и маленьких медных кастрюль, орудуя ложками и поварешками. Не меньше двух десятков поварят ощипывали птицу, чистили артишоки и трюфеля. В очагах ярко пылал огонь. А среди груды фазанов, куропаток и перепелов, весь облепленный пухом и перьями, сидел наш Джованни. Вместе с другими поварятами он ощипывал птицу.