Мишель Альба - Инквизитор

Сегодня меня ждало еще одно неотложное дело. И весьма срочное.

Ладонь саднило.

Он обмотал руку полотенцем, что лишь частично спасло от кровотечения. Не учел погрешность. Боль болью, а потери крови желательно было бы избежать. И без этого туман в глазах.

Доменик не назвала час пробуждения. Предупредив только об одном – проснуться она должна без чьего-либо вмешательства. Иначе…

А что иначе?

Валерио скривился в усмешке – "иначе" ее ждет и без его помощи. Он факелом, хочет того или нет, сожжет этот дом вместе с хозяйкой. Организм, подвергшийся несусветной пытке в течение более чем длительного времени, не выдерживал. Более страшного наказания трудно придумать – вроде живешь, а, вроде, и нет. Осталась ровно одна цель – не дай Бог сомкнуть глаза.

Куда там инквизиторам с их причудами!

Чашка с кофе, качнувшись и не удержавшись, с глухим стуком свалилась под столик. Но Валерио, невидяще уставившийся прямо перед собой, одинаково равнодушным остался как к неверной траектории движения руки, невпопад опустившей чашку на столик, так и к ее падению.

Голову словно сдавило прессом.

…. инквизиторам… инквизиторам… инквизиторам…

Черные сутаны. Толпа перед помостом. Пылающая Корделия…

Так это же… он! Он Инквизитор! И не во сне. Нет. А тогда.

Очень давно.

– Призываю тебя – опомнись и покайся. И ты получишь прощение.

– Я не нуждаюсь в вашем прощении, и мне не в чем каяться.

– Не наше прощение. Прощение Господа. Образумься и покайся во имя Господа. И мы подумаем о снисхождении.

– Вы заблуждаетесь. Господь направил меня и дал мне силы воспротивиться злу.

– Так ты утверждаешь, грешница, что на тебе почиет Божья благодать?

– Да, святой отец.

– Одумайся, вероотступница. Твой язык погряз в ереси. И ты смеешься над нами! Ты, которая вознамерилась извести всех в городе своими колдовскими гнусностями, прикрываешься Всевышним? Наше терпение не безгранично. Сознайся в колдовстве или…

– Я готова сознаться в грехах, ибо не безгрешна, но не в тех, что вы мне тут навязываете.

– Ты перечишь церковному суду. Ты забыла о присяге отвечать без оговорок?

– Я устала, святой отец.

Он, бедняга, утомился не меньше, с полудня добиваясь невозможного – моего признания в сговоре с дьяволом. Порывшись в кучке бумаг на столе, со вздохом согласился:

– Уведите ее.

У выхода меня настиг его скучно гнусавый голос:

– И не давать ей спать. Будет время подумать о содеянном.

Тюремщик, детина метра под два ростом, в чуть ли не трескающейся по швам сутане, слегка, по его разумению, дернул цепь, от чего я едва удержалась, чтобы не грохнуться оземь:

– Ну, чего стоишь?

Он прав. Чего стоять? Хотя вполне можно было обойтись только словами.

Переступив порог зала кафедральной консистории, я все-таки обернулась – Главный инквизитор, тот, что меня уговаривал сознаться в несодеянном, протирал вспотевшее лицо, уделяя особое внимание картофеле-образному в старческих пятнах носу, и укоризненно покачивал головой. Ну, как же! Столько усилий, слов, увещеваний, угроз – и все напрасно. Придуманное им наказание лишить меня сна всего лишь предупреждало о тех муках, которые я приму в случае отказа признаться в зломыслии и в заключении союза с нечистым. Он будто сожалел о тех страданиях, к которым сам же меня и готовил.

Слева от него, на ступеньку ниже, за высокой кафедрой перешептывались его помощники инквизиторы-судьи. Тот, что в середине, с опущенной головой, не участвовал в беседе коллег, сосредоточенно пересчитывая шарики четок. За все время допроса он единственный, кто не произнес ни слова, лишь изредка посматривая на меня и тут же отводя глаза в сторону, будто борясь с любопытством. Может, это первый для него процесс? И "ведьма" тоже первая?

И совсем уже у подножия главной кафедры за столом расположился озабоченный обязанностями птицеподобный секретарь, старательно записывавший мои ответы на протяжении допроса. Он, кося глазом, словно петух, выискивающий зерно в мусоре, глубокомысленно вчитывался в исписанную им бумагу, проверяя – не упустил ли чего.

– Мне тебя что, волоком тащить? Иди, давай.

Детина рассвирепел. Задержись я еще, уж точно, палкой пройдется по моей спине.

Но легко сказать " иди".

Железные обручи на ногах с цепью, громыхающей сзади, так сдавливали икры, что за неделю пребывания в подвале монастырской тюрьмы оковы стерли кожу в кровоточащие язвы, при каждом движении вызывая дикую режущую боль, будто их кромсало остро отточенное лезвие.

Кроме того, весили они намного тяжелее туфелек.

Я еле доплелась до клетки, взобраться в которую получилось лишь с третьего раза.

И все бы ничего, но до монастыря не близко, и по пути опять соберется толпа, с юродскими ужимками и посвистыванием забрасывая меня камнями. И уворачиваться от них бессмысленно. Летят и справа и слева. Успевай прикрывать только голову.

Как ни смешно, но монастырский подвал после того, что я выдерживаю по пути оттуда и обратно, истинное избавление от мук.

Здесь, по крайней мере, я защищена от нападок толпы и могу поберечь ноги, насколько это возможно.

Ну, вот я и "дома".

Едва решетка за мной захлопнулась, я без сил повалилась на соломенную подстилку.

Цепь, надежно приковавшая меня к мокрой и склизкой подвальной стене, не давала сдвинуться от нее больше чем на полметра. Но я и не помышляла о прогулке по мрачной, провонявшей крысами, клетушке.

Кто-то, пока я отбывала аудиенцию у Главного инквизитора, "позаботился" обо мне, подбросив миску с уже остывшей похлебкой и кувшин с водой. И почему-то этот некто забыл о длине цепи, не позволившей дотянуться ни до того, ни до другого.

Но мне предначертано умереть не от жажды.

– Эй, ты слышишь? Придвинь мне воду.

Тюремщик, уже не тот, что доставил меня сюда, а мой постоянный страж здесь, полная противоположность детине – недоросток, с закатанными до локтя рукавами, из-под которых сочились худосочные ручонки – не спеша вытер губы полой сутаны, с неохотой оторвавшись от своей миски уж точно не с похлебкой:

– Я тебе не слуга. Уж как нибудь сама. Или позови на помощь своего… хе-хе… хвостатого приятеля.

Он отвернулся.

– Тебе не поздоровится, если меня найдут тут бездыханную по твоей вине. Я нужна им живая. Ну?

– Разговорилась. Ишь ты. Я б таких как ты без всякого суда… С такими-то бесстыдными глазищами… Да ладно уж.

Лениво поднявшись и прихватив палку, он просунул ее под низ решетки, подтолкнув кувшин ближе ко мне. Ровно настолько, чтобы я могла кончиками пальцев царапнуть его бочок.

– Еще.

– Может, тебе еще и поднести?