Мишель Альба - Инквизитор

Зато времени подумать у меня было предостаточно.

Могла ли я избежать запутавшей меня паутины судебного дознания? Могла. И еще как могла. Для этого я не должна была родиться Корделией. Это как минимум.

Тогда бы не произошло всего того, что произошло.

Цепочка событий в моей жизни – болезнь матери, передача отцом бразд воспитания дочери в руки Агнесы, ниспосланные одно за другим Божественные откровения, подготовившие и направившие меня сюда, в Милан, единственный город в Ломбардии, захваченный чумой – выстраивалась таким образом, что я должна была следовать по этому пути. И никак не по другому.

Если бы не встреча отца с Франческо…

Если бы не найденный рецепт настойки…

Если бы не болезнь графа…

Если бы не излечение Баччелло и…

Много "если бы". В конце концов, я могла просто не высовываться из палаццо и спокойно пережить заразу.

Могла. Но тогда бы пол замка вымерло. Вместе с городом.

Нет. Я ни о чем не жалела. Пусть мое участие в спасении заболевших и тех, кто стоял в быстро продвигающейся очереди на печать смерти, и было каплей в море, но капля-то весомая.

Иначе не было бы просьбы Леонардо – лекаря, художника, устроителя празднеств и кто его знает, чем он еще занимается – раскрыть секрет лекарства.

Или тот мальчишка. С потухшей свечей. Я его все-таки разыскала. И не только его. Нашедших приют в палаццо.

Я будто сама себя оправдываю. Что ввязалась во все это. Не сидела бы сейчас в этом подвале с истерзанными ногами, ожидая еще худших мук.

Но, надо признаться, несмотря на то, что я знала, какой конец мне уготован, внутри все равно теплилась надежда на некое чудо, которое обязательно вызволит меня из беды.

Нет, не Чезарио. Мой судья и… Я не позволю ему вмешаться. Не хватало еще и ему примкнуть к судилищу. Только уже в качестве пособника ведьме.

Вспомнив его глаза, с холодной серо-голубой льдинкой, бесследно растаявшей в том, скрестившимся с моим, взгляде, я улыбнулась.

– Чего скалишься? И скажи, что ты не ведьма. Другая бы билась тут и выла о прощении. А эта…, – коротышка застрял у решетки, наблюдая за мной, – или ждешь, что нечистый и тут тебя выручит? Может, расскажешь, как ты с ним договорилась-то? На красоту твою польстился? Или ты на его?

Он весело рассмеялся собственной шутке.

– Может, покажешь, чему он тебя научил? Говорят, вы там, на шабаше, чего только не выделываете. Так как? А я тебе за это отдам свой суп. Он-то получше, чем твой. Не пожалеешь.

– Ты о чем?

Я насторожилась. Что это пришло ему в голову?

Вместо разъяснений смышленый брат иезуит загремел ключами и, замешкавшись у входа, с показной решительностью перешагнул порог.

Я отползла к стене, тут же промочившей на спине дерюжку, выданной мне здесь же, в монастыре.

– Ты что-то здесь потерял, братец?

– Да ладно тебе корчить тут из себя. Видел я уже таких, – он присел рядом на корточки, – чего жмешься-то?

Откинув капюшон, пригладил редкие волосенки, и со вздохом, словно утомившись уговаривать, ухватился за мои колени.

Я буквально потеряла дар речи от подобной наглости, уставившись на его нетерпеливо сжимающиеся пальчики-червячки.

Он же, пораскинув мыслишками, вероятно, принял заминку с моей стороны за согласие на соблазнение, и, оторвавшись от коленок, потянул сутану вверх.

Моему изумлению не было границ. И от не подкрепленной ничем самонадеянности коротышки, и от его нахрапистости, не допускающей возражения. Но в основном от того, что скрывалось под его сутаной.

Мне бы испугаться – как-никак некоторые детали мужского тела для меня до сих пор оставались загадкой – но под влиянием, видимо, вынужденно стремительного взросления я зашлась в таком хохоте, что даже забыла на время о саднящих ранах.

Опешивший искуситель отпрянул назад, но, не учтя болтающуюся за ним цепь, опрокинулся на спину, тут же перевернувшись и на четвереньках заперебирав конечностями к выходу, что дало мне возможность рассмотреть особенности строения того, что у него спереди, и с обратной стороны.

Напрасно я не отвела глаза, поскольку жизнь моя буквально повисла на волоске. От смеха, оказывается, тоже можно умереть. И без мучений, как от чумы.

Выскочив, наконец, за пределы моей "спальни", несостоявшийся "рыцарь" почувствовал себя в относительной безопасности и, припав к решетке, высказал мне все, что он накопил, вероятно, за дни нашего знакомства:

– Потаскуха! Дьявольская потаскуха! Грязная тварь! На костре-то попляшешь! Чертова колд…

Его прервали.

За мной прислали "карету". На очередной допрос.

Каменный пол холодил ноги, и без того нещадно промерзшие в подвале монастыря.

– Итак, ты продолжаешь упорствовать, несчастная, и настаивать, что чиста перед Богом и людьми.

– Да, святой отец. Так и есть.

– Ну, что же… Введите пособницу, – Главный инквизитор якобы бессильно вздохнул, промокая платочком лоб.

За спиной засуетились, волоком втаскивая…

Да где же справедливость, наконец? Что же это творится?

Я узнала ее по рыжим с золотинкой волосам, почему-то не тронутыми "жалостливым" пыточником. Даже сейчас они вызывающе распушились, медно поблескивая. Больше от Лорены ничего не осталось – согнувшееся в три погибели истерзанное тело уже не передвигалось. Ее внесли, кое-как усадив на стул, с которого она тут же кулем и свалилась без единого звука.

Оцепенев, я искала в этом существе хоть что-то, что напомнило бы мне прежнюю Лорену – простодушную и сияющую от встречи с избранницей Его Сиятельства, обворожительную в парадно-богатых тряпках графини, резвую и стремительную в бегах по поручениям хозяйки.

Ей оставили только волосы.

Судьи за нижней кафедрой о чем-то вновь зашептались, покачивая головами.

Чезарио мельком взглянул на нее, вернувшись ко мне. Мы, по некой негласной договоренности, разговаривали глазами, сказав друг другу с последней встречи может даже больше, чем если бы это были слова. И на этот раз я прочла в них мольбу. На миг даже растерялась. Он просил меня… сказать "да". Да – я грешница. Да – я связалась с нечистым. Да – я принесла в город болезнь и смерть.

Он боялся за меня, зная, почему Лорену мне показали вот такой – искалеченной, изломанной и повредившейся рассудком от чудовищной боли.

– Повтори, нечестивая, в чем ты призналась.

Главный инквизитор, немало повидав на своем веку, в основном, в качестве возложенной на него ответственной должности – выявить коварных еретиков и, по возможности, их же и устранить, а поэтому не расположенный к сочувствию – тупо разглядывал дело рук своих.

Но судя по всему, зрелище ему не очень понравилось – он нахмурился. "Пособницу", явно, запытали. Перестарались. В смысле неспособности уличенной в ведьмовстве отреагировать на его обоснованное требование подтвердить прежде сказанное.