Мишель Альба - Инквизитор

– Я расскажу тебе все. Поверишь?

– Корделия…

– Знаешь, что я хочу сейчас больше всего на свете?

Нам, как и с момента первой встречи, все другие слова уже не понадобились.

Сколько прошло времени – часы, дни, месяцы, годы? Мы отдали их друг другу, забыв не только о времени.

На исповедь остались секунды. На нашу исповедь.

– Я спасу тебя.

– Нет. Себя погубишь.

– Но я без тебя не смогу.

– Мы вместе.

– Сегодня.

– И завтра. И всегда.

Я буквально вытолкала его за дверь:

– Иди. Иди же. Нет. Подожди.

Он обхватил меня, зарывшись в мои волосы.

– Чезарио, обещай, что ты не сделаешь ничего, прежде не известив меня.

– Я уже сделал, – он отстранился.

– Так этот костолом с тобой в сговоре? Господи, ты понимаешь, чем это тебе грозит, если они узнают?

– Не узнают. Если ты подыграешь, как сегодня, – Чезарио, не сдержавшись, тихо засмеялся, – я все слышал и даже засомневался, а, может, он обманул меня. Ты так вопила, что у меня даже тонзура вспотела от переживаний.

– Это было совсем не трудно. Просто вспомнила Агнесу, мою няньку. Вот уж кому не было равных. Я только лишь ее повторила. "Прочтя" чуть-чуть иначе.

Мы, уже не сдерживаясь, хохотали до покалываний в животе. Даже слезы выступили. И только вторгшийся посторонний звук нарушил наше веселье.

Чезарио, вмиг преобразившись, приложил палец к губам, и, запихивая меня обратно в мою конуру, нарочито сердито выкрикнул:

– Колдовство – есть преступление страшное. И мы истребим с корнем плевелы греха и порока. Молись, грешница, молись за душу твою поруганную.

Он с грохотом захлопнул дверь, подмигнув мне на прощанье.

А я в этой самой душе ликовала – от любви, от безудержного счастья.

Правда, потом призадумалась – а не есть ли мое ликование вышеназванным "плевелом греха и порока"?

Но если да, истребить его вряд ли у кого получится.

Допросы приостановились.

Посовещавшись, мои судьи дружно пришли к мнению, что столь строптивая ведьма заслуживает самого пристального внимания пыточника, и только в случае признания ею вины ей предоставится возможность последнего слова на судебном форуме.

Последнего слова кающейся грешницы. Что вовсе не означало помилования. Скорее, наоборот. Кто же милует ведьму?

А поэтому в перерывах между "пытками" – Иларио превзошел сам себя, изображая свирепого изувера и не забывая обильно поливать меня свиной кровью – я искала способ все-таки избежать казни на костре.

Огонь ведь настоящий. Здесь кровью забитой свиньи никого не обманешь.

Сумасшедшая надежда на спасение не оставляла меня. И это несмотря на то, что я была уверена, нет, знала, что меня ждет. А вдруг лазейка найдется?

Я безоговорочно отвергла план бегства, предложенный Чезарио. Мы не спрячемся в городе с перекрытыми входами и выходами – герцог, под напором неопровержимых фактов, все-таки принял решение закрыть ворота.

Здесь у меня не было никого, кто бы помог скрыться и переждать беду. Более того, глашатаями разнесется весть о сбежавшей ведьме и впавшему в грех распутства святом отце. И волей-неволей люди, и так напуганные чумой, без сожаления и без сомнения выместят на мне свою ярость, как причину разгулявшейся по городу дряни.

Только на костре теперь я буду не одна. Чезарио составит мне кампанию.

Он не отставал от меня в продумывании способов вызволения из заточения. И что только он не предлагал! Даже договорился до того, чтобы припугнуть Баччелло и заставить его признать свидетельства наговором.

Я возразила:

– Больше чем сейчас его уже не напугаешь. И, потом, он-то не считает свои выдумки наговором. Он верит в то, что говорит, а купить его как Иларио не выйдет. Его уже купили.

– Почему ты так думаешь?

– А Лорена? – меня передернуло при одном воспоминании о ее изуродованном теле, – какая она ведьма? А… моя мать? Помнишь, что он сказал? Как он узнал о ней? Это наша семейная тайна. Только отец, да Агнеса знали об этом. Подожди-ка…, нет…, не только они. Господи…, вот дура!

– Не согласен.

Я высвободилась из его объятий, убитая догадкой.

Как же все просто, оказывается!

– Мать Катерина!

– Тогда, может быть, согласен.

– Это туда, в ее монастырь, отец отправил мою мать. Как я не поняла тогда! Ну, конечно. И я очень похожа на нее. Она узнала меня. Понимаешь? Мать была тяжело больна. И у отца не было выхода. После того, как она чуть не задушила меня подушкой. А Баччелло…, в ту же ночь он сбежал. В Бергамо. После нашей поездки в монастырь. И…, кажется, я знаю теперь, почему… Чезарио, что с моей матерью?

Он отвел глаза.

– Не молчи. Ты знаешь.

– Мы – лишь орудие в руках Господа…

– Что вы с ней сделали? Говори…

Ее сожгли два года назад. По доносу матери Катерины.

Это она, аббатиса, узнав во мне дочь "одержимой" и вытянув из Баччелло недостающие звенья цепочки неопровержимых "доказательств" и моего ведьмовства (в корзине с оливками персику не место) – шут, конечно же, не поленился выложить ей все, что он обо мне знал, включая подозрительно скорую смерть графа, мою "охоту" и за ним, и вдруг вспыхнувшей с моим приездом в Милан чумной вакханалии – струсила окончательно, поспешив выставить меня за дверь.

Она испугалась моей мести. Кто их, ведьм, знает, что у них на уме.

Баччелло тоже не медлил. Тут же склеил выданную аббатисой новость со всем, что имел, и дал деру. И мало того, энергично взялся за дело – уничтожить дьявольское гнездо, затягивая в круг подозреваемых все больше невинных людей.

– Приведи его ко мне.

– Кого? Карлика? – Чезарио нахмурился, – зачем?

– Я знаю, что нужно сделать, чтобы спастись.

То, что я задумала, переворачивало все с ног на голову – но! В случае удачи, я буду жить, и незапятнанная подозрениями в колдовстве. Более того, Баччелло уже никогда и никого не испачкает своими грязными поклепами. Напротив, займет все свое время уходом за больными. Чем хотя бы частично снимет с себя вину за смерть Лорены. И всех остальных.

Правда, я теряла в этом случае Чезарио. Мы не сможем уже быть вместе. И как сказать ему об этом, я пока еще не придумала. Мне было страшно. И за него, и за себя.

Для исполнения моего плана необходимо было узнать точную дату казни. В том, что она не за горами, не трудно было догадаться – Главный инквизитор, душевно израненный моим последним обращением к нему, упорно отказывался со мной встретиться. Хотя бы для того, чтобы сообщить о моей дальнейшей судьбе. И, возможно, он был прав, оберегая чувствительный слух, не обманывающее его зрение и придавленную фанатизмом совесть от неприглядной правды. Я бы не промолчала и на этот раз. Терять-то нечего.

– Он нужен мне.

Мы сидели друг против друга все за тем же столом, служившему нам и ложем.