Мишель Альба - Инквизитор

– Ты не хочешь мне сказать, для чего?

Чезарио держал мои руки в своих, поглаживая запястья. Прикосновения необходимы были нам как воздух. Будь то исступленное объятие, или скользящий поцелуй, или нежное касание. Как сейчас. Мы должны были чувствовать друг друга каждую секунду, что были вместе. Секунды, которые неслись галопом к последнему нашему дню.

– Хочу. Но не сейчас. Мы, конечно, поговорим, потому что от твоего согласия зависит, пойду ли я на это.

– На что?

Я высвободила руку. Слегка провела по морщинке у его губ, спустилась к ямочке на подбородке, вернулась к губам, которыми он тут же мягко ущипнул мои пальцы.

– Не уходи от ответа. Ты что-то затеяла и держишь меня в неведении.

– Чезарио, мой Чезарио…

Он сжал мои пальцы, мягко отвел от своих губ и решительно поднялся:

– Я не могу больше бездействовать. Ты понимаешь? Ты что-то там решила, но об этом мне почему-то рано знать. А, если то, что ты придумала, не осуществимо? Просто потому, что тебя охраняет дюжина Божьих слуг. И если кто-то из них хоть что-то заподозрит, тебя уничтожат. В пыточной. Ты это понимаешь? Как Лорену. И Иларио уже и не вспомнит о тех монетах, что получил.

Все будет по-настоящему. И как мне потом жить? Без тебя.

– Чезарио, подожди, послушай…

– Нет. Это ты меня послушай. Я день и ночь ломаю голову, как нам выбраться отсюда, а ты уже все знаешь. Но я почему-то один из последних, кого ты посвятишь в свой план. Ты не доверяешь мне?

Я опустила голову.

– Ну? Отвечай же, Корделия. Ты играешь со мной?

Мое молчание он принял как подтверждение его глупым предположениям и так треснул по столу кулаками, что не будь ножки стола еще довольно крепкими, они непременно подкосились бы.

– Не рушь мебель. Спать не на чем.

– Что? – Чезарио в гневе воззрился на меня, – так о столе ты подумала. А обо мне?

Я сжалась, обхватив себя руками:

– Бог дал нам совсем чуть-чуть времени для радости. Не злись. Не омрачай эти дни.

Чезарио, будто споткнувшись, тяжело осел на стул:

– Я не отдам тебя им. Слышишь? Мы уйдем отсюда.

– Да, уйдем. Если все получится. А для этого мне нужен Баччелло.

Он сдался:

– Хорошо. Я приведу его. Завтра утром.

Но утром следующего дня ко мне пришел не Чезарио.

Приговор озвучили уста Главного инквизитора, соизволившего, наконец, допустить меня пред его осуждающие мое глупое упрямство очи.

Правда, с очами у меня так и не получилось встретиться, поскольку они то прятались, уткнувшись в медленно раскручивающийся свиток с вынесенным обвинением, то блуждали по лицам присутствующих, избегая остановиться на мне.

– Обвиняется в отречении от Бога, колдовстве и преступном сговоре с дьяволом Корделия Сотти, в замужестве графиня делла Ласторе, не признавшая вины. Господь сказал: "Не мир я вам принес, но меч". И возьмем этот меч и отделим овец от козлищ. И покараем согрешившую со всей справедливостью…

Его монотонно-зудящий голос, почти сонно вычитывающий список моих бесчисленных прегрешений, включая некую клятву, данную нечистому, крепчал и разрастался при изложении каждого следующего пункта совершенного "страшного преступления".

Но мне не было никакого дела ни до этого срывающегося уже на визг голоса, ни до самого выплевывающего ненависть Главного инквизитора, и даже ни до приснившегося ему в его воспаленном мозгу обвинения.

Я искала Чезарио.

За нижней кафедрой согласно кивали в такт падающим в никуда словам святые отцы-судьи, между которыми зияла пустота кресла Чезарио.

Я бездумно изучала его протертые подлокотники, слегка вдавленный вовнутрь кругляшок спинки кресла, отполированную за много лет деревянную окантовку – наверное, это кресло хранит запах его тела, а верхняя перекладина спинки запах его волос. Волос, которые я гладила этой ночью.

Она оказалась последней.

Мы не могли это знать. Да и не думали об этом – каждая встреча была для нас последней. И каждый поцелуй. И каждое слово. И каждый вздох…

– … даже пытки не вырвали из твоего грязного рта признания в содеянном, доказанном свидетелями…

Не понимая, о чем это он, я, уткнувшись взглядом в его возбудившийся от напряжения, и от того покрасневший и вспотевший нос, сейчас более всего уподобившийся огородному овощу, прислушалась.

Свидетелями? Баччелло!

Чезарио обещал привести его ко мне сегодня утром.

Чезарио… Где он? Тревога за него вытеснила все остальные "неприятные" новости этого дня.

Что могло случиться? Он заболел? Или просто задержался где-то? Или… Я не озвучила в своей голове еще одно опасение из страха угадать.

– … да очистит тебя огонь, и изгонит он из твоего тела бесовщину…

А, может, он испугался? За себя. И покаялся в грехе вспыхнувшей к ведьме страсти? Тому же Главному инквизитору.

– … а душу твою ждет суд Отца Небесного…

Но моя душа как раз в эту минуту заботилась не об оправдании. Она потерянно металась в поисках ответа на вопрос – что произошло? Если Чезарио "одумался" и признался в страшном грехе, то все, что творится сейчас, вполне объяснимо – и его отсутствие, и скорый приговор.

Порицающе-обличающие интонации уже вопившего голоса Главного инквизитора, достигли, наконец, верхушки потолка:

– … изыди скверна, изыди дьявольское семя…

Вытаращенными глазами он обвел участников процесса, замкнувшись на мне.

– Нет тебе снисхождения, вероотступница! И нет тебе прощения! И будь ты проклята!

Вложив в последнее пожелание, вероятно, остатки сил, он мешком упал в кресло и, отдышавшись, напоследок гаркнул:

– Отец Чезарио! … Где он?

– Я здесь, святой отец…

На плечи будто посыпались булыжники.

Я обернулась.

Взгляд замерзший. Голубизна глаз побелела.

Ворвавшись в зал "правосудия", он цепко оценивал расстановку сил.

Мне хватило мгновения, чтобы понять, что сейчас случится. И то, что случится, уничтожит его.

Пойманный врасплох обезумевший Чезарио, судя по всему, не знал о скороспелом решении Главного инквизитора покончить со мной.

И я поняла, что если сию секунду не сдержу его, он натворит бед – последнее пожелание "справедливого" судьи достигло его ушей.

И другого выхода – самого верного и немедленного – не было как отгородить его от всех и направить все, что творилось сейчас в его голове, на себя.

Я впилась в него взглядом:

" Чезарио, ты судья и мой духовник. Ты с ними. И я виновна! ”.

Повторяя безостановочно одно и то же, я влетела, уже не стесняясь подсмотреть в " замочную скважину", в его бешено крутящиеся мысли. И, не задерживаясь на их содержании – оно было известно – оттолкнула все, буквально вбивая только одну фразу:

" Чезарио, ты судья и мой духовник".