Мишель Альба - Инквизитор

– Как дела, крошка? Недовольное сопение карлика смолкло. Он громко икнул, рассмотрев тень в углу, и скоренько заскочил за спину Чезарио. Запинаясь, поинтересовался:

– Ты? Зачем? Зачем привел меня сюда? Святой отец, ты же сказал, что Его Преосвященство хочет меня видеть? Он придет сюда?

Чезарио, не глядя, выловил его:

– Придет. Не переживай.

Он попытался, насколько позволяла пола плаща, накрепко удерживаемая Чезарио, попятиться к двери.

– Я хочу выйти. Слышите? Я подожду Его Святейшество там. Снаружи.

– Да, нет, любезный, не спеши так, – Чезарио подтащил его к кривоногому стулу, – отдохни, отдышись.

– Что вы хотите от меня?

Баччелло перепуганно перескакивал взглядом от Корделии к святому отцу, растеряв воинствующий пыл. – Сядь, Бартоло. Сядь, мерзавец. Не бойся. Все, что надо было бояться, ты уже пережил. И не трясись так, – она подсела к нему, от чего он еще более встрепенулся, подперев спинку стула, – ты здесь, чтобы помочь… себе. И мне.

– Помочь тебе? – он вновь распалился, – твое место в аду, проклятая ведьма.

Шут яростно плюнул ей в лицо, что не сказалось благоприятно на настроении Чезарио. Ей пришлось вскочить и прикрыть от него уродца. Иначе, помочь бы он уже не смог.

– Ты что разорался? Пока не режу. А надо бы. Чем тебе моя нянька не угодила? А отец чем провинился? Ну, сейчас не об этом. Чезарио, привяжи его. У нас нет времени.

Баччелло проявил удивительную сноровистость, прытко скатившись со стула и ринувшись к выходу. Затарабанив по двери, он зашелся в крике:

– Выпустите меня! Что вы хотите со мной сделать? Откройте! Отец Урбано! Где вы?…

Чезарио схватил его в охапку, приговаривая:

– Ты с ним увидишься. Скоро. Очень скоро. Даже скорее, чем ты думаешь, cane puzzolente [24].

Баччелло неожиданно утих, дав без сопротивления усадить себя все на тот же стул. И даже без споров выдержал совсем не ласковое затягивание тельца веревкой. Его личико вдруг скривилось, и он плаксиво заканючил:

– Ваше Сиятельство, Корделия, это не я. Богом клянусь, меня заставили. Мне пригрозили. Ты же знаешь, что я тебе жизнью обязан…

– Да я-то прощаю тебя. А что мне еще остается? Все, что ты натворил, уже случилось. А вот простит ли тебя Лорена, негодяй. Ты видел, что с ней сделали? Что ей пришлось пережить? Ну, да ладно.

Чезарио отступил. Все было готово. Пора. Время гнало вперед. Но…

Корделия взглянула на него, и они рванулись друг к другу.

Последний поцелуй. Последнее прикосновение. Последнее… их.

Оттолкнув его, напомнила:

– Мы не прощаемся. Мы вместе.

Чезарио отвернулся, уткнувшись в стену и грохнув по безразличному камню сжатыми кулаками.

Корделия же обернулась к Баччелло.

Вспученная кожа, раздираемая горящими волдырями, лопалась, оголяя уже обожженное мясо.

Карлик, дергаясь в попытке ослабить путы, в панике заверещал:

– Что ты смотришь? Освободи меня! Слышишь? Что ты задумала? Так вы снюхались? Святой отец вовсе и не святой? Это ты его околдовала! Как и графа! Я был прав! Ты ничего не посмеешь со мной сделать! В замке знают, с кем я ушел. Развяжи меня! Быстро! И я промолчу об этом…

Он кивнул на Чезарио, еле сдерживающегося, чтобы не попортить ухмыляющуюся физиономию расхрабрившегося шута. Она еще понадобится.

Корделия успокаивающе похлопала его по плечу:

– Не волнуйся так. Тебя развяжут. Потерпи. И в замок ты вернешься живой и невредимый. А пока… отдохни.

Чезарио, осведомленный о том, что произойдет, недоверчиво покачал головой:

– Мне придется куда-то его деть, если ты ошибешься. И тогда останется только одно – побег.

– Кого деть? Меня? – карлик встрепенулся, – меня не надо никуда девать. Я сам уйду. Клянусь всеми святыми, что буду молчать. Корделия, во имя Франческо…

Франческо.

Это он научил ее, что надо сделать, чтобы спастись. Тогда. В ночь его смерти.

Сжимая тряпично обмякшее тело графа, Корделия прощалась не только с ним. Рядом, в шаге от нее, ей улыбалась его… душа. Еще сохранившая черты его лица.

Некое летящее нечто, обнявшее ее на мгновение и без сожаления расставшееся с этим миром. И с ней.

Баччелло затравленно умолк, ошеломленный родившейся ниоткуда узкой лентой брезжущего света, соединившей его с Корделией.

– Эт-то ч-что? К-как эт-то?

Чезарио, несмотря на то, что она подготовила его, насколько возможно, к предстоящим чудесам, не менее озадаченно всматривался в струящийся ниоткуда свет, непроизвольно шагнув навстречу.

Корделия остановила его движением руки – только не мешать.

Карлик беззвучно хлопал губами, испуганно вжимаясь в кресло.

Шаловливые огненные искорки, путаясь во вспотевших волосах, хороводом окружили голову.

Она вознесла молитву-просьбу Богу не смалодушничать и не отказаться от приговора – ей, несмотря ни на что, было жаль карлика. По недомыслию и скудоумию оболгавшего невинные души. Одурманенного ложью и сгубившего родных ей людей.

И если его не остановить, кто знает, скольких он еще убьет. Включая и… Лудовику? Кто она? Но поразмышлять о вдруг пришедшем на ум имени уже не успевала.

– Успокойся. И… засыпай. Засыпай!

Пойманный на полувскрике, он вяло что-то прошептал, повиснув на веревках, что позволило Корделии беспрепятственно срезать локон его волос.

Чезарио напряженно следил за ней, предупрежденный, но все равно до конца не верящий в затеянное.

Но когда в коридор мерцающей ленты из тела по-детски посапывающего Баччелло выглянула его, притянутая любопытством, душонка, Чезарио, придавленный уже неоспоримыми доказательствами Божественности человеческой природы, оробело отступил, торопливо крестясь.

Опаленные ресницы дрогнули. Валерио стонуще замычал, не в силах отогнать убивающий его сон.

Словно принюхиваясь, дымка жизни Баччелло застыла у светящейся черты, шариком покачиваясь у ее грани.

Что и нужно было Корделии.

Если бы она, почуяв неладное, юркнула бы обратно в уютное и безопасное тельце шута, Корделия как ни странно, вздохнула бы с облегчением.

Не потому, что сокрушалась по поводу потери ею своего тела, к которому, по известным причинам, она прикипела за свои четырнадцать лет и довольно туманно представляла себя в иной юдали. А потому, что готова была… простить карлика с его мелкой незадачливой, не способной к милосердию, душонкой. Но душонкой живой и… чувствующей. Умеющей любить. Франческо тому доказательство.

Чезарио, вероятно, угадал ее сомнение. Он прервал молитву, вдруг ожесточенно подстегнув:

– Продолжай. Ну же!

Корделия попрощалась с… собой, в последний раз пригладив свои растрепавшиеся волосы, и нащупала за спиной заранее приготовленный стул, куда и опустилась, не устояв на трясущихся ногах.