Мишель Альба - Инквизитор

Ухмыльнувшись, коротышка вернулся к заскрипевшему под ним стулу.

Сжав зубы, чтобы не застонать – колодки врезались в израненные икры – я понемногу притянула кувшин к себе.

Вода отдавала плесенью, но и за это спасибо. Мне ее приносили раз в два дня.

Отставив кувшин, я, кое-как пристроив больные ноги, задумалась, подсчитывая свои "грехи" – все пятнадцать бутылочек с настойкой нашли применение. Иными словами, сотня людей спасена. И это самое главное. А о новой порции, дозревающей под кроватью в моей спальне, слава Богу, никто не знает. Кроме Леонардо.

Очередной визит в церковный суд разнообразился появлением свидетелей моего отступничества от церкви. Но поскольку спать мне, действительно, не дали за эти три дня, тыкая в меня палкой каждой раз, когда я погружалась в забытье, голова туманилась, и я приложила неимоверные усилия сдержать зевоту. Тем более, подобный жест с моей стороны вполне мог быть расценен участниками процесса как пренебрежение и к ним, и к процессу.

– Считаешь ли ты себя послушной дочерью церкви?

– Да, святой отец.

– Ты лжешь, несчастная. И тому есть немало свидетельств, которые расходятся с твоими словами.

– Клянусь, святой отец, что это лжесвидетельства. И Бог видит это.

– Твоими клятвами ты только оскверняешь свою совесть и приближаешь свою смерть. Но если ты сознаешься в своих заблуждениях, то мы вернем тебя в дом Господень. Я обещаю тебе – суд будет справедливый.

Вот тут он меня разозлил:

– О какой справедливости вы говорите? Разогнать детей из замка и выбросить их на улицы зараженного города – это справедливость? У меня они получили все – уход, еду. Вы обвиняете меня в сговоре с дьяволом только за то, что я лечила заболевших – это справедливость? Побойтесь Бога, святой отец.

Его терпению тоже пришел конец. Он вдруг покраснел, будто ошпаренный кипятком, резко поднялся и, вытянув палец в мою сторону, гнусаво прошипел:

– А кто всему виной? Кто сотворил все это? Ты! Ведьма и вероотступница. Признайся в грехе колдовства! Сама. Сейчас. И смягчишь свою участь. Тебя не будут больше мучить. Обещаю.

Я расхохоталась, чем окончательно вывела его из себя.

– Карлика сюда!

Главный свидетель. Ну, конечно. Все остальное подтасовано под его наговоры.

– Подойди ближе. Твое имя.

– Бачч…, – он кашлянул, приосанившись, – Бартоло… Бартоло Мартелли. Сын Габино Мартелли из Турина.

– Знаешь ли ты подсудимую?

Еще бы ему меня не знать.

Баччелло покосился в мою сторону, и, снова кашлянув, звонко отчитался:

– Да, Ваше Преосвященство. Знаю.

Ну-ну, даже в ранге повысил главного судью.

Тот, и не моргнув, благосклонно отнесся к неприкрытой лести, подбодрив свидетеля еще и кивком головы.

– Назови ее имя.

– Корделия. Корделия ее имя. Дочь ювелира из Бергамо, Ваша Светлость.

Баччелло, определенно, был не в ладах с реестром званий и титулов, путая духовное со светским. Но в данном случае ему это было только на руку – Главный инквизитор готов был принять на свой счет, видимо, все возможные регалии, выстраивающиеся дальше вверх от его должности.

Если честно, меня кольнуло не упомянутое шутом "графиня делла Ласторе", будто никогда и не было Франческо в моей жизни.

– Что ты можешь свидетельствовать против нее?

Писец даже подался вперед, боясь пропустить хоть слово из домыслов карлика.

А он заторопился! Тыча в меня пальцем и брызжа слюной, Баччелло не утаил ничего из того, чему, действительно, стал свидетелем. Правда, в его интерпретации, все мои "деяния" вызывали не только телесную дрожь. Душа должна была бы тоже содрогнуться.

– Это она…, она его убила. Графа Франческо… Когда он за ней поехал, я предостерегал его от поспешного решения… Кто она, откуда? Он ничего о ней не знал… А у нее и мать ведьма…

Что? Паскудец! И до матери докопался!

– Не спеши так, сын мой, секретарь не успевает за тобой. Итак…

– Прошу прощенья… К ней он уехал, ну, чтобы привезти в замок и обвенчаться. Живой и здоровый. А вернулся уже не жилец. И не прошло трех дней как он скончался…

– Он уже был тогда болен. В Милане уже умирали люди от чумы. Я была на кладбище и знаю. Тебя же, подлеца, я вытащила с того света. Как видно, напрасно, прости Святая Мария.

– Замолчи, несчастная! – Главный инквизитор угрожающе загнусавил, нетерпеливо махнув в мою сторону рукой, – твои оправдания это всего лишь оправдания. У нас же есть факты твоего отречения от церкви.

Той же рукой, но уже жестом благосклонного поощрения – ладонью вниз, опустившейся на Библию – он подал знак своего расположения к шуту:

– Продолжай, сын мой.

Поддержанный "правосудием", Баччелло злорадно зыркнул на меня и, осмелев, даже рискнул подскочить поближе, благо сзади меня придерживали цепью – вдруг да сорвусь с места в ведьминской лявольте [19], бесстыдно подпрыгивая до потолка и тряся подолом в бешеной пляске.

– Это не ты спасла меня. Так было угодно Богу. Чтобы я исцелился. И чтобы изобличить тебя, ведьминское отродье. Да, ты была на кладбище. Но только лишь для того, чтобы убедиться в злодеянии. Могильщики…

– Что ты еще можешь добавить? – главный судья недовольно прервал его, напомнив шуту о занимаемом им месте в судилище – свидетеля, не обвинителя.

Баччелло, распалившийся было до праведного гнева, вмиг приутих, торжественно завершив выступление намеренно короткими броскими фразами, словно забивающими гвозди в крышку гроба "фактов":

– Спросите у нее, почему ее платье было все в крови в ночь смерти графа? Я знаю, почему. Она выпила его кровь. А еще у нее есть колдовская настойка. Дьявольская. Которой она хотела меня отравить. Но Господь защитил меня, – карлик вдруг завизжал словно недорезанный поросенок, плюя в мою сторону, – ты ведьма! Ведьма!

Даже Главный инквизитор поморщился, не ожидая подобной злостной бури от столь мелкого создания.

– Есть ли у вас еще вопросы, святые отцы?

Судьи за нижней кафедрой переглянулись, и слово взял тот, что посередине, на протяжении двух часов допроса прятавший от меня глаза и уже вконец замусоливший четки:

– М-м-м…, Корделия…, вы упомянули, что вытащили свидетеля с того света. Что это значит?

Впервые ко мне обратились по имени, что не совсем понравилось главе нашего форума, не скрывшего сей факт и раздраженно напомнившего забывчивому коллеге, кто устанавливает здесь правила:

– Отец Чезарио, мы допрашиваем свидетеля.

Но ни он, ни я и не вспомнили о Великом инквизиторе, поймав друг друга взглядом.

Да так, что слова уже были и не нужны.

Обо мне будто забыли. За две недели томления в монастырской «каморке» лишь коротышка напоминал о себе пустым зубоскальством и, не в пример ему, молчаливая монахиня, исправно доставлявшая все ту же похлебку из непонятно каких овощей, протухших настолько, что определить вид продукта не было никакой возможности.