Каури Лесса - Золушки нашего Двора

Там, застыв в проёме ледяным изваянием, стояла архимагистр Никорин в платье серо-стального цвета. Скромное, украшенное лишь кружевами в алмазной россыпи, одеяние подчёркивало белизну кожи и сияние огромных голубых глаз владелицы, и несмотря на сдержанность казалось роскошнее и богаче расфуфыренных платьев придворных дам, невольно притягивая к Ники все взгляды.

Музыканты сменили тему, заиграв менуэт. Мурлыкающая музыка разбила толпу на две части, двинувшиеся навстречу друг другу, чтобы сплестись в изысканном узоре.

— Добрых улыбок, архимагистр, — Лихо остановился прямо перед ней, — вы танцуете?

Никорин подняла бровь.

— Тёплых объятий вы мне не пожелали, полковник!

— Выражение вашего лица способно заморозить птицу в полёте, — усмехнулся оборотень. — Какие уж тут тёплые объятия... Улыбайтесь, Ники!

Та демонстративно улыбнулась одними губами и протянула ему руку, позволяя ввести себя в хоровод танцующих. Оба церемонно поклонились друг другу.

— Как поживают ваши ученики, Лихай? — поинтересовалась архимагистр, разыскивая взглядом в толпе герцога рю Вилля, осмелившегося пропустить её появление. — Слышала, вы уговорили Его Королевское Высочество Аркея объединить два потока учеников — людей и оборотней. И задали всем одинаковую планку физической силы и выносливости. Многие ли из человеческих детей после этого выживут?

— Выживут все, не извольте беспокоиться, — Лихо обнял её за талию и развернул в танцевальном па, — но обучение закончат не все. Если люди хотят служить бок о бок с нами, им придётся не уступать нам ни в чём!

Произошла смена пар, во время которой оба улыбались новым партнёрам так любезно, что у тех случился затравленный вид.

— Это напоминает геноцид, — заметила Ники, когда они с оборотнем снова оказались в паре. Она придвинулась ближе, чем позволял этикет. И спросила с нарочитым придыханием: — Чего вы добиваетесь?

Полковник тесно прижал её к себе и повёл в сторону, путая выверенный орнамент менуэта. Когда он развернулся, не отпуская партнёршу от себя и меняя направление движения, его красная коса ощутимо хлестнула её по плечу.

Танцующие невольно расступились, чтобы не угодить под траекторию пары, резкой, как движения двух заточенных лезвий. Музыканты смутились, а затем бубен первым означил ритм странного танца с пластикой языков пламени, напоминающего одновременно движение военных на плацу и матросские драки в таверне. Ему вторила скрипка, затянув мелодию и тоскливую, и завораживающую.

— Равенства, — шепнул Лихо ей на ухо, касаясь губами. — Люди боятся нас потому, что мы сильнее и быстрее. А я не хочу, чтобы ты меня боялась...

Никорин отпрянув, взглянула на его губы. Отдаваясь партнёру в танце, она позволяла ему делать со своим телом что угодно, получая удовольствие от того, как он владел ею, как выверял каждое движение, превращая её в свою тень. Но это вовсе ничего не означало.

— Я сильнее тебя, Лихай, — не отводя взгляда от его чувственного рта, произнесла она.

— Лихо, — снова шепнул тот, прогнав первую волну жара и озноба по женскому телу, — Лихай — слишком официально.

Резко развернув партнёршу, он прижал её к себе спиной. Ники прикрыла веки, откинулась на его грудь, сделанную, казалось, из стали, и отдалась танцу, размышляя, какое из двух имён выбрать?

— Ну же, — усмехнулся полковник, — оттаивайте, Ваше Могущество!

— А зачем? — поинтересовалась Ники, ощущая, как горячие бёдра оборотня плотно прижимаются к её телу даже сквозь пышную ткань юбки. — Зачем мне оживать? Что в тебе такого, чего я не найду в других?

— Не попробуешь — не узнаешь! — продолжил шептать Лихо. Его дыхание, веющее запахом каких-то лесных трав, ласкало щёку архимагистра, украдкой касаясь уголка губ. Ощущение было как возбуждающим, так и раздражающим.

Любого другого Никорин, которая никогда не лукавила себе в собственных чувствах, уже давно потащила бы в постель! А здесь отчего-то заартачилась. Её нельзя было просто взять и покорить. Однако он вёл себя так, словно она давно и безнадёжно принадлежит ему, а их диалоги и пикировки не более чем взрослые игры, призванные поддать эмоционального жара в отношения! Кроме того, все мужчины в её жизни, кроме Ясина, относились к ней если не с опаской, то с уважением. А этот, с глазами, полными греха, с яркими узкими губами, которые хотелось кусать, а не целовать, с железными мышцами под форменным кителем, разговаривал с ней, как с дочкой простого матроса, подавашкой из 'Чёрной карактицы'. Надо же, дразнила его, не предполагая, чем это может закончиться! Но не потому ли дразнила, что он никогда не смотрел в её сторону?

От досады на себя архимагистр тихонько зашипела. Резко развернулась, противясь силе объятий, мазнула губами по его губам, будто случайно... и исчезла. Дружный восхищённый 'ах!' толпы послужил аплодисментами. Оставшийся в одиночестве полковник опустил руки, ещё хранящие тепло хрупкого тела и, задорно усмехнувшись, пробормотал: 'Удрала, что ж... Значит, буду мышковать!'

***

Пип Селескин, прошедшийся в паре танцев с племянницей, нынче одиноко стоял у стены и обильно потел. Ужасно хотелось пить, однако сделать несколько шагов в толпу, чтобы взять бокал с подноса разносящих напитки и закуски слуг, мастер робел. Сейчас он, несмотря на полноту обычно двигавшийся легко, казался себе огромным и неуклюжим. Обязательно толкнёт кого-нибудь или на ногу, упаси Пресветлая, наступит герцогине какой! И Ванилька, и Персиана отца не забывали — подскакивали иногда, чтобы прощебетать что-то непонятное, но весёлое, поцеловать в нос или похвастаться количеством приглашений на танцы. Он смотрел на них — красивых, разрумянившихся, в богатых платьях и изящных туфельках, — со щемящим сердцем, отчаянно жалея, что Аглая не видит дочерей. Столько лет прошло, Пип уже давно смирился с её смертью, при мыслях о жене ощущая тёплую печаль в сердце, а вот сейчас, поди ж ты, чувствовал рядом пустоту! Кому охота быть одиноким вдовцом в людской толпе? Да ещё на чужой свадьбе!

— Кого я вижу! Мастер Пип, не иначе! — раздался рядом с ним незнакомый голос, отвлекая от грустных размышлений.

Повар поднял взгляд и онемел. Перед ним стояла Туссиана Сузон, та самая рептилия, что делала свадебную причёску его Ванильке. Горничная со своей прямой спиной, длинной шеей и изящными плечами, сейчас не скрытыми платьем прислуги, а, наоборот, обнажёнными и украшенными дорогой пелериной, выглядела не такой суровой, как раньше, но не менее опасной.

— Отчего вы грустите, мастер Пип? — поинтересовалась она, легко снимая с подноса проходящего мимо разносчика два бокала с розовым гаракенским и один подавая собеседнику. — Все ваши девочки удачно пристроены, у младшей полно детишек, старшенькая тоже скоро вас обрадует, ну а после и наша Бруни родит Ласурии наследного принца!