Владимир Гриньков - Приснись мне, убийца

– Чего?

– Не знаю. Каких-то неприятностей с Виталиком. Припадка, например.

– Его может и не быть.

– Совсем?

– Совсем. – Хургин говорил мягко, и в его голосе Большакову опять слышалась лживость. – А вы, кстати, таблетки принимаете?

– Какие?

– Которые я вам прописал.

– А, эти, – вспомнил Большаков. – Да, принимаю.

– Помогает?

– Да, – ответил неуверенно Большаков. – Мне от них легче.

Хургин вздохнул.

– Так не пойдет, – сказал он.

– Что именно?

– Предписания врача надо выполнять.

– Вы о чем?

– О таблетках. Ведь не принимаете вы их.

Большаков задумался.

– Да, – кивнул он после паузы. – Не принимаю.

Он при этом посмотрел довольно дерзко, будто хотел сказать: ну и что мне за это будет?

– А почему?

– Пустое дело, как мне кажется, – продолжал дерзить Большаков. – Желудок лечить или сердце, к примеру, – это я понимаю. А эти ваши таблетки от чего?

– От настроения вашего жуткого, – сказал Хургин. – Я по-простому объясняю, чтобы вам понятно было. Вы находитесь в состоянии перманентного стресса.

– Еще бы, – огрызнулся Большаков. – При моей-то работе…

– Тяжелая работа?

– Очень.

– И ночами приходится работать?

– Да.

– Вот мои таблетки вам и пригодились бы.

– Вы так думаете? – спросил без особого энтузиазма Большаков.

– Я в этом просто уверен.

– Хорошо, я буду их принимать, – сказал Большаков, чтобы быстрее покончить с этим, и провел ладонью по лицу.

Было видно, что он измотан.

– А о Виталике не переживайте, – произнес Хургин. – Все наладится у него. Я слежу за его состоянием, и у меня такое чувство, что мы победим болезнь. Мы ее вовремя нащупали.

– Значит, все-таки эпилепсия?

– Да, – ответил Хургин.

Большаков прикрыл глаза.

– Никогда не думал, что с моим ребенком такое может случиться.

Его измученная душа жаждала утешения. Потому он и пришел в этот кабинет.

– Вам надо отдохнуть, – сказал Хургин. – Иначе сорветесь. Послушайте меня. Возьмите отпуск недельки на две, поезжайте куда-нибудь, ну, не знаю… на природу, где лес, река…

– Нет, не получится, – оборвал его Большаков.

– Почему?

– У нас в управлении все отпуска отменены. Обстановка сложная в городе, из-за этих последних убийств. Вы же слышали, наверное?

– Об убийствах?

– Да.

– Слышал.

– День и ночь землю носом роем, и пока ничего. Маньяк. Таких труднее всего искать.

– Что, один и тот же убивает? – не поверил Хургин.

– Похоже, что да.

К профессору Вольскому Козлов поехал вместе с Викой. Он ее с собой взял специально, потому что чувствовал безотчетный страх в душе. Один он был ничто.

Вольского они обнаружили в преподавательской. Розовощекий гном сидел за видавшим виды столом и, кажется, дремал, потому что вздрогнул, когда Козлов открыл дверь.

– О! – сказал Вольский, его розовые губы сложились в колечко и образовали букву «о». – Неужели ты так быстро успел все подготовить, Олег?

Вика пряталась за спину Козлова.

– Я пришел, чтобы извиниться перед вами, – сказал Козлов.

Если сказать по чести, ему не было сейчас стыдно, все перевешивал ужас. Он испытал шок сегодня утром, и все остальные чувства в нем умерли, потому что казались мелкими и незначительными.

– Да, ты неприятно поразил меня, – согласился с готовностью Вольский.

Он не собирался уничтожать своего непутевого ученика, но отеческое внушение не могло помешать, как ему представлялось.

– И если бы я не знал тебя прежнего, такого, каким ты был раньше…

Козлов слушал с отсутствующим выражением на лице. Он и не хотел ехать сюда, но Вика настояла с непонятным для него упорством. И сейчас она зачем-то вмешалась, сказав торопливо из-за спины Козлова:

– Он больше не будет, Дмитрий Николаевич.

Вольский, будто только что обнаружил ее присутствие, с готовностью вытянул свою голову с серым пучком волос и произнес елейным голосом:

– А что это за адвокат появился у моего аспиранта? – Погрозил нестрашно пальчиком и засмеялся дробным смехом. – Ох, подозревал я, что неспроста в поведении Олега появились некоторые странности…

Козлов при этих словах дернулся, и его лицо скривилось, но Вика поспешно погладила его руку.

– Мне можно с вами поговорить? – спросила она.

– Да, конечно, – профессор склонил набок голову, изображая внимание.

– Олег, ты извини, пожалуйста…

Только сейчас Козлов понял, что Вика хочет, чтобы он ушел. Оставил их одних.

– Что такое? – спросил он грубо, раздражаясь в одно мгновение.

– Я хочу поговорить с Дмитрием Николаевичем.

– Я тебе не мешаю!

– Конечно, не мешаешь, – мягко согласилась Вика. – И все-таки я хотела бы…

Козлов не дослушал и вышел в коридор, громко хлопнув дверью. Этот звук пугливо убежал вниз по лестнице и вскоре вернулся эхом.

– Своенравный, – сказал Вольский не то одобрительно, не то осуждая.

– Он всегда такой?

– Нет.

– Только в последнее время?

– Да. А вы кем ему приходитесь? – заинтересовался Вольский.

– Знакомая.

– Ага, – сказал профессор понимающе. – И давно вы с ним знакомы?

– Недавно.

– Ага, – опять сказал профессор. – Так с чем вы ко мне пожаловали?

– Я – ни с чем.

– Но вы же пришли ко мне.

– Это не я. Это Олег. Он не хотел ехать один, и я составила ему компанию.

– И в конце концов Олега выставили за дверь, а сами сидите напротив меня.

– Да, я хотела расспросить вас о нем. Вы его, наверное, знаете лучше меня. Дольше, по крайней мере.

– Еще со студенческой скамьи.

– Мне лично он кажется славным парнем.

Вольский кивнул, соглашаясь.

– Он безобидный, правда?

– Да, – кивнул Вольский. Подумал и добавил после паузы: – Практически всегда.

– Но бывают и исключения? – вскинулась Вика.

– В нашу последнюю встречу с ним, например.

– А что произошло?

– Он мне нагрубил. Безо всякой на то причины.

– Он стал вспыльчивым.

– И вы это заметили? – оживился Вольский.

– Да. С ним что-то происходит.

Вика хотела подступиться к главному – способен ли Олег совершить что-то страшное? – но не решалась.

– Мне кажется, ему нужен отдых, – сказал Вольский, – смена обстановки.

– Почему?

– Он устал. Или что-то его гнетет. Не знаю даже, в чем причина. Если в человеке происходят изменения, значит, надо искать внешний фактор, какой-то раздражитель.

– А если его нет, этого раздражителя? Не просматривается.

– «Не просматривается»! – засмеялся Вольский. – В том-то и дело, что не просматривается, но если он не просматривается, это еще не значит, что его нет совсем. Есть, но не виден!

Вольский придвинул потрепанный журнал.

– Здесь есть статья очень интересная. О том, как в прошлом веке некий мастер установил в опере странный музыкальный инструмент – беззвучный. То есть не совсем такой уж беззвучный. Что есть звук? Всего лишь колебания воздуха. Эти колебания достигают нашего уха – и мы слышим звук. А теперь представьте, что звук этот такой частоты, что его человеческое ухо не улавливает. Представили?