Эрл Гарднер - Полное собрание сочинений. Том 6. Дело о блондинке с подбитым глазом

Девушка нервно хихикнула: скорее, привычка, нежели признак веселья.

— Только бы вы меня выслушали, — попросила она. — Я бы хотела начать с самого начала, прежде чем рассказать о случившемся.

— Насколько я понимаю, — сказал Мейсон, придав голосу интерес, но не больший, чем того требовала вежливость, — ваш муж отобрал у вас одежду, и на этой почве у вас произошла обычная семейная потасовка. Он несправедливо обвинил вас в неверности, а вы…

— Что вы, мистер Мейсон, вовсе нет. Я разведена, и вот уже три года живу одна.

— Вы не работали на радио? — спросил Мейсон.

— Работала. А как вы догадались?

— По вашему голосу.

— Ах да, понятно.

— У кого находится ваша одежда?

— У человека, на которого я работаю.

— Оригинально. Вам это не кажется несколько странным?

— Вся история — странная.

— Ну, раз так, — сказал Мейсон, бросив на Деллу короткий взгляд, чтобы убедиться, что та готова записывать, — я не прочь выслушать вас с самого начала. Только сперва расскажите немного о себе.

— Я начну издалека, — начала свой рассказ Дайана Рэджис. — Своего отца мне не довелось знать. Мама умерла, когда мне было двенадцать. Я хваталась за все, что только могло мне пригодиться. У меня всего лишь начальное образование, но я продолжала обучение где только было можно: и в вечерней школе, и на заочных курсах, а по выходным посещала бесплатные лекции в публичной библиотеке. Освоила стенографию, научилась печатать на машинке, стала секретаршей, а потом актрисой на радио. Но там я не нашла общий язык с режиссером, и меня вот-вот должны были уволить.

Тогда-то я и получила письмо от поклонника. Некий Джейсон Бартслер, которому понравился мой голос, хотел знать, не заинтересует ли меня работа, где можно мало делать и много получать.

— И что вы ответили? — спросил Мейсон.

Дайана, скорчив гримаску, ответила:

— У нас таких писем мешки; текст всегда разный, зато подтекст один и тот же. Я махнула на него рукой.

— Что было потом?

— ПотоМ пришло еще одно письмо. А потом сам мистер Бартслер позвонил мне на студию. У него приятный голос, ничего не скажешь. Он рассказал мне, что у него что-то с глазами, что он всю жизнь поглощал книги в огромных количествах, и что теперь ему нужен кто-нибудь, кто читал бы для него; он слышал, как я работаю с текстом, и в восторге не только от моего голоса, но и от широкой эрудиции. Короче говоря, я поступила к нему на работу и считаю, что познакомилась с исключительно воспитанным и учтивым джентльменом.

— Чем он занимается? — спросил Мейсон.

— Рудниками. Ему уже за пятьдесят. Это человек, наслаждающийся прелестями жизни, но в нем нет ни капли пошлости или грубости. Он исключительно интересный человек.

Мейсон ограничился кивком.

— Он утверждает, — продолжала Дайана, — что все беды американцев происходят от их чрезмерной доверчивости. Он говорит, нашей характерной чертой является то, что мы верим всему, что нам преподносят, и только после того, как с золотого слитка начинает сходить позолота, мы готовы обвинить всех и вся, но только не самих себя. Круг его чтения — это нечто своеобразное, с чем мне редко приходилось сталкиваться.

— А что он читает? — спросил с любопытством Мейсон.

— Он тщательно отбирает статьи лучших писателей в лучших газетах и дает их мне читать вслух.

— Что же в этом своеобразного? — спросил Мейсон.

— Так все статьи сроком давности от четырех до двадцати лет.

— Не понимаю.

— И не поймете, пока сами не прочтете. Например, перед самой войной появились статьи о том, как нам нужно остерегаться японской авиации по четвергам, в утренние часы перед завтраком. А когда объявили «сухой закон», посыпались статьи о том, что мы никогда и ни за что на свете не позволим его отменить; а возьмите статьи об экономическом положении: их авторы утверждали, что национальный долг в тридцать миллиардов долларов разорит страну, а пятьдесят миллиардов долга ввергнет ее в хаос. А ведь все эти статьи были написаны лучшими авторами страны, чьи блестящие логические конструкции в свое время казались абсолютно не погрешимыми.

Мейсон перевел насмешливый взгляд на Деллу, затем обратно на Дайану Рэджис.

— Не вижу смысла. Зачем человеку убивать свое время на чтение макулатуры? В конце концов, статьи пишутся не пророками? Ведь автор статьи просто оперирует конкретной информацией и пытается построить логическую интерпретацию событий.

— Жаль, я не могу объяснить все как следует, — сказала Дайана Рэджис с нервным смешком, — но мистер Бартслер убежден, что таким образом он постоянно поддерживает в себе, говоря его словами, «верную перспективу». По его мнению, единственный способ удержаться от бездумного поглощения той «рундистики, которой нас пичкают день ото дня под видом неопровержимой логики, — это чтение вчерашних заблуждений, изложенных с не меньшей логичностью.

— Что ж, — улыбаясь признал Мейсон, — в этом что-то есть. До чего может дойти человек ради того, чтобы взрастить в себе скептицизм!

— Именно этого он и добивается, — сказала Дайана. — Он убежден, что мы, янки, похожи на легковерных и жадных детишек. Является к нам кто-то и говорит: «Хотите, я достану для вас жар-птицу? Только для этого вы должны сделать то-то и то-то». И все без всяких расспросов бросаются плясать под его дудку.

На лице Мейсона отразился возросший интерес.

— Я совсем не прочь побеседовать с этим Бартслером, — заметил он. — Но пока что давайте все-таки выясним, что с вами стряслось.

— Все началось с того, что Карл Фретч…

— Секунду, — перебил ее Мейсон. — Давайте по порядку. Кто такой Карл Фретч?

— Сын миссис Бартслер от предыдущего брака. Испорченный юнец, каких мало, хотя это трудно определить, пока он не сбросит с лица маску. Он верит, что станет великим актером, и потому все время играет: и когда думает, и когда говорит. У него все данные для этого, но вдобавок его так здорово вышколили, что кроме прекрасных манер трудно что-либо разглядеть. На самом же деле под этой личиной скрывается порочный, самолюбивый, расчетливый и вероломный бесенок.

— Амиссис Бартслер? — спросил Мейсон.

— Просто гадина! — смачно отрезала Дайана.

Мейсона разобрал смех.

— Да, я понимаю, что сгущаю краски, — продолжала она, — но стоит мне вспомнить, как они надо мной издевались…

— Давайте установим остальных «они». Кто еще проживает в доме?

— Фрэнк Гленмор, Карл Фретч, мистер и миссис Бартслер, потом экономка — старая семейная прислуга, проработавшая у них многие годы. Заездили ее до смерти. Она ведь глухая…

— Кто такой Гленмор?

— Что-то вроде управляющего на рудниках. С тех пор как у мистера Бартслера ухудшилось зрение, Гленмор как бы у него в помощниках. По-моему, они на равных паях. Он вам обязательно понравится: очень объективный и всегда готов выслушать мнение собеседника. Мне он по душе.