Андрей Ренников - Зеленые дьяволы [Ѣ]

— Отчего же? Вы не помѣшаете. Мсье Роже все равно сейчасъ уходитъ по дѣлу. Вы уже уходите, Франсуа? — обратилась она къ доктору. — Смотрите только, приходите вечеромъ. Я буду ждать.

Роже покраснѣлъ отъ радости. Она назвала его «Франсуа!» По имени! Еще двѣ, три такихъ встрѣчи, и она безусловно полюбитъ! Франсуа! Какъ это чудесно звучитъ! Нѣтъ, она не уѣдетъ въ путешествіе. Безусловно у нихъ будетъ ребенокъ.

— О, моя дорогая! — Докторъ взялъ Лунину за руку. — Конечно. Непремѣнно. У насъ столько вопросовъ. Но скажите, мсье… — съ нѣкоторымъ недовольствомъ обратился онъ къ Сергѣю. — Почему вы все-таки живы?

— Не знаю.

— Удивительно. Вѣдь, я же васъ внимательно осмотрѣлъ. Все говорило за то, что вы трупъ. И вдругъ… Однако, отравленіе было?

— Очевидно, было.

— Я, понятно, не Богъ. Все бываетъ на свѣтѣ… Но, конечно, если бы мнѣ позволили сдѣлать вскрытіе, у меня въ рукахъ было бы гораздо больше данныхъ для заключенія. Что-жъ, поздравляю, мсье, Очень радъ. Ну, я иду. До вечера, Наташа! До свиданья, мсье.

Сергѣй посмотрѣлъ вслѣдъ удалявшемуся Роже и, когда тотъ скрылся за поворотомъ аллеи, иронически взглянулъ на Наташу.

— Это тотъ самый докторъ, о которомъ вы мнѣ говорили?

— Онъ самый.

— Кажется, вы его тогда называли, простите за рѣзкое слово… идіотомъ?

— Да. Но съ тѣхъ поръ я перемѣнила мнѣніе. Въ общемъ, онъ прекрасный человѣкъ. Преданный. Вѣрный.

Наташа говорила это серьезно, съ подчеркнутой твердостью въ голосѣ. Сергѣй слушалъ и ничего не понималъ. Откуда такая перемѣна? Что случилось за это время?

— Что жъ. Очень радъ, что вы наконецъ нашли такого… друга. — Сергѣй рѣшилъ тоже перейти на офиціальный тонъ. — Мнѣ немного совѣстно, что я нарушилъ вашъ тетъ-а-тетъ. Но зайти къ вамъ съ визитомъ посовѣтовалъ мой отецъ. Онъ считаетъ, что мсье Лунинъ спасъ меня. Между прочимъ, вы вчера днемъ заходили ко мнѣ, когда я уже лишился чувствъ?

— Можетъ быть.

— Странно. — Сергѣй горько усмѣхнулся. — Не понимаю, почему вы такъ отвѣчаете. Вѣдь, что бы то ни было, но мы все-таки друзья.

— Конечно. Но бѣда въ томъ, что я не умѣю кривить душой. Если у меня почему-нибудь измѣнилось настроеніе, я не могу дѣлать вида, что во мнѣ не произошло перемѣны. Впрочемъ, если хотите, скажу: да, была вчера. Я принесла вамъ книгу, какъ обѣщала, увидѣла, что вы безъ чувствъ, хотѣла помочь, но ничего нельзя было сдѣлать. Вы меня такъ напугали… А когда вы очнулись? Ночью?

— Да. Ну, я, пожалуй, пойду. Послѣ всей этой исторіи у меня до сихъ поръ слабость. И головокруженіе.

Наташа замѣтно встревожилась.

— Можетъ быть, вамъ слѣдовало бы что-нибудь принять? Хотите чернаго кофе? Я прикажу приготовить.

— Нѣтъ, спасибо. Отецъ ждетъ меня въ аптекѣ. А, кромѣ того, я хочу поскорѣе повидать Виктора.

Воображаю, какъ обрадуется, увидѣвъ меня! До-свиданья.

— Что-жъ дѣлать… — Она встала со стула. — Между прочимъ, скажите: пять тысячъ франковъ вы нашли въ своемъ пиджакѣ? Не знаю почему, но я такъ растерялась, когда увидѣла васъ безъ чувствъ, что начала приводить комнату въ порядокъ. Заперла выходную дверь. Переложила лежавшія на столѣ деньги въ карманъ висѣвшаго на стулѣ пиджака. Хотѣла идти въ замокъ, чтобы позвать на помощь… Но услышала около входа голосъ Виктора, еще чьи-то голоса… Стукъ въ дверь… Рѣшила, что Викторъ самъ приметъ мѣры… И скрылась въ люкъ.

Они спустились съ террасы, медленно пошли по аллеѣ къ воротамъ.

— Жаль, что вы торопитесь и не можете мнѣ разсказать, что произошло ночью и сегодня утромъ, — заговорила она. — Вотъ, между прочимъ, мой отецъ интересовался: много ли яда вы приняли, чтобы покончить съ собой?

— Я?

Сергѣй быстро повернулся къ Наташѣ. Пытливо посмотрѣлъ ей въ лицо.

— Я? — повторилъ онъ, останавливаясь. — Господь съ вами. Я не думалъ ничего принимать.

— Какъ?

Она широко раскрыла глаза.

— Не думали? Но вы же… Вы хотѣли отравиться?

— Совсѣмъ не хотѣлъ. Наоборотъ: меня кто-то отравилъ. Конечно, я знаю, что всѣ считаютъ меня самоубійцей. Рато говорилъ, будто поводомъ послужило письмо. Но, вѣдь, я сдѣлалъ на письмѣ просто ироническую приписку. Въ насмѣшку, чтобы подчеркнуть безразличное отношеніе. Наташа… Что съ вами?

— Погодите…

— Дайте руку.

— Пойдемъ… Сядемъ… Въ бесѣдку…

— Но неужели вы тоже… Могли подумать?

— Сережа… Почему-же… Вы сразу… Не сказали… Впрочемъ, нѣтъ. Что я говорю! Какая глупая! Садитесь. Только не подумайте ничего. Слышите? Вы не смѣете воображать! Со мной бываетъ… Иногда. Вдругъ руки или ноги… Дрожатъ. Значитъ, я ошиблась?.. Значитъ…

— Наташа…. Любимая…

— Я такъ волновалась. Такъ страдала! Вчера весь день не находила себѣ мѣста. Не знала, что дѣлать… Какъ я счастлива!

— Наташа… Теперь я все понимаю…

Вечеръ спускался на долину беззвучный, торжественный. Внизу надъ полями уже распростерлась сѣрая мгла. Складки горъ охватили синія тѣни. Зелень лѣсовъ потемнѣла, готовясь послѣ знойнаго дня къ ночному покою. И только скалистыя вершины еще ярко горѣли, провожая солнце розовымъ сіяніемъ отвѣтныхъ лучей.

Въ саду было тихо. Вдоль узкихъ дорожекъ подъ сводчатымъ сплетеніемъ вьющихся розъ сгущался сумракъ. Благоухали на клумбахъ цвѣты. Красный отсвѣтъ скалъ игралъ на пескѣ, покрывавшемъ площадку.

Большая золотистая кошка съ бѣлыми пятнами, пушистая, выхоленная, лѣниво спустилась съ террасы, подошла къ бесѣдкѣ, остановилась, съ любопытствомъ заглянула внутрь. И, на мгновеніе застывъ въ удивленіи, махнула хвостомъ, недовольно мяукнула… И задумчиво направилась назадъ къ дому.

Дойдя пѣшкомъ вмѣстѣ съ Вольскимъ до своей виллы, Лунинъ открылъ калитку, пропустилъ гостя впередъ, направился вмѣстѣ съ нимъ внутрь дома.

— А гдѣ моя дочь? — спросилъ онъ прислугу.

— Мадемуазель въ саду.

— Одна?

— Нѣтъ. Тамъ еще одинъ молодой человѣкъ.

— Это Сергѣй, — лукаво произнесъ Павелъ Андреевичъ. — Пусть молодые люди бесѣдуютъ. Не будемъ мѣшать.

Профессоръ распорядился накрыть столъ на четыре прибора, далъ прислугѣ кое-какія указанія относительно обѣда и повелъ Вольскаго въ кабинетъ. Здѣсь, сидя въ мягкихъ креслахъ, оба старика дружески стали бесѣдовать на разныя темы. Сначала говорили о Сергѣѣ, о послѣднихъ событіяхъ въ замкѣ. Затѣмъ вспомнили прошлое: совмѣстныя поѣздки на Ривьеру, когда ихъ жены были еще живы; прежнюю уютную жизнь въ Парижѣ, до войны, безъ автомобилей, безъ радіо, когда люди были лучше, веселѣе, деликатнѣе; перешли, наконецъ, на тему о кризисѣ, объ угрожающемъ положеніи міровой промышленности; и Лунинъ разсказалъ подробно о всѣхъ неудачахъ, которыя его преслѣдовали въ послѣднее время.

— Да, дорогой мой, во всѣхъ областяхъ сейчасъ такъ, — сочувственно сказалъ Павелъ Андреевичъ. — Въ нашемъ дѣлѣ тоже положеніе тяжелое. Ну, хорошо: а не хотѣли-ли бы вы возобновить прежній разговоръ о совмѣстной работѣ? Помните, когда я въ первый разъ былъ у васъ, я предлагалъ одну комбинацію. Только теперь думаю поставить вопросъ шире: полностью возобновить ваше прежнее дѣло, если вы на это согласны. Я вложу необходимый капиталъ, вы — свой опытъ, и начнемъ работать на половинныхъ началахъ.