Артур Дойль - Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Шерлок Холмс выслушал с глубочайшим вниманием это необыкновенное повествование.

– Что вы предприняли? – спросил он.

– Я телеграфировал в Кембридж, чтобы узнать, не слышали ли там чего-нибудь о нем. Я получил ответ. Никто его не видел.

– А мог он вернуться в Кембридж?

– Да, есть ночной поезд, отходящий в четверть двенадцатого.

– Но, насколько вы могли удостовериться, он не поехал на нем?

– Нет, его не видели.

– Что вы затем сделали?

– Я телеграфировал лорду Маунт-Джемсу.

– Почему лорду Маунт-Джемсу?

– Годфрей сирота, а лорд Маунт-Джемс – его ближайший родственник, кажется, дядя.

– Да? Это бросает новый свет на дело. Лорд Маунт-Джемс один из богатейших людей в Англии.

– Так и я слышал от Годфрея.

– И ваш друг его близкий родственник?

– Да, он его наследник, а старику около восьмидесяти лет, и он болен подагрой. Говорят, что он может натирать билльярдный кий вместо мела своими суставами. Он ни разу в жизни не дал Годфрею ни одного шиллинга, потому что он сущий скряга. Но все равно его богатство по праву перейдет к нему.

– Получили вы ответ от лорда Маунт-Джемса?

– Нет.

– Какая причина могла заставить вашего друга отправиться к лорду Маунт-Джемсу?

– Что-то его заботило вчера вечером, и если это касалось денег, то возможно, что он обратился к своему ближайшему родственнику, у которого их так много. Хотя по всему, что я слышал, вряд ли ему удалось бы получить что-нибудь от него. Годфрей недолюбливал старика. Он бы не обратился к нему, если бы не крайность.

– Ну, мы скоро определим это. Если ваш друг пошел к своему родственнику, лорду Маунт-Джемсу, то как вы объясните посещение этого грубого с виду человека в такой поздний час и волнение, которое произвел его приход?

Сервиль Овертон сжал голову руками.

– Я ничем не могу объяснить этого, – сказал он.

– Ладно-ладно, у меня сегодня свободный день, и я буду рад заняться этим делом, – сказал Холмс. – Я настоятельно прошу вас сделать все ваши приготовления для матча, не упоминая об этом молодом человеке. Должно быть, как вы говорите, дело чрезвычайной важности заставило его так поступить. Пойдемте вместе в гостиницу и посмотрим, не в состоянии ли будет швейцар бросить новый свет на дело.

Шерлок Холмс был мастер в искусстве ободрить смиренного свидетеля, и очень скоро в уединении покинутой комнаты Годфрея Стаунтона он извлек из швейцара все, что тот мог сообщить. Ночной посетитель был не господин и не рабочий. Он просто был, как описал его швейцар, чем-то средним: человек лет пятидесяти, с седой бородой и бледным лицом, скромно одетый. Он сам казался взволнованным. Швейцар заметил, что у него дрожала рука, когда он протянул записку. Годфрей Стаунтон смял записку и сунул ее в карман. Он не пожал руки человеку в передней. Они обменялись несколькими фразами, из которых швейцар уловил одно только слово «время». Затем они поспешно вышли. Было ровно половина одиннадцатого на часах в передней.

– Посмотрим, – сказал Холмс, садясь на постель Стаунтона. – Вы дневной швейцар, не так ли?

– Да, сэр, я сменяюсь в одиннадцать часов.

– Ночной швейцар ничего не видел?

– Нет, сэр, одна компания вернулась поздно из театра. Никто больше не приходил.

– Вы дежурили вчера целый день?

– Да, сэр.

– Относили ли вы какие-нибудь послания мистеру Стаунтону?

– Да, сэр, одну телеграмму.

– А! Это интересно. В котором часу?

– Около шести.

– Где находился мистер Стаунтон, когда он ее получил?

– Здесь, в своей комнате.

– Видели вы, как он ее читал?

– Да, сэр, я дожидался, не будет ли ответа.

– Ну и что же?

– Он написал ответ.

– Вы отнесли этот ответ?

– Нет, он сам его отнес.

– Но писал он в вашем присутствии?

– Да, сэр. Я стоял у дверей, а он сидел у этого стола, повернувшись ко мне спиной. Когда он написал телеграмму, то сказал: «Можете идти, швейцар, я сам отправлю ее».

– Чем он писал ее?

– Пером, сэр.

– На одном из этих телеграфных бланков?

– Да, сэр, на верхнем.

Холмс встал. Взяв бланки, он поднес их к окну и тщательно осмотрел верхний из них.

– Как жаль, что он не написал телеграмму карандашом, – сказал он, с досадой бросая бланки на стол. – Вы, без сомнения, часто замечали, Ватсон, что след от карандаша проходит насквозь. Этот факт расторг немало счастливых браков. Но здесь я не вижу никаких следов. Однако же я рад заметить, что он писал мягким тупым пером, и не сомневаюсь, что мы найдем какой-нибудь отпечаток на этом промокательном прессе. Ага! Вот и он.

Холмс оторвал полоску промокательной бумаги и показал нам какие-то иероглифы. Сервиль Овертон был очень взволнован.

– Поднесите к зеркалу! – воскликнул он.

– В этом нет надобности, – возразил Холмс. – Бумага тонкая, и на обратной стороне мы прочтем послание. Вот оно.

Холмс повернул полоску, и мы прочитали: «Не покидайте нас, Бога ради».

– Это конец телеграммы, которую Годфрей Стаунтон отправил за несколько часов до своего исчезновения. Недостает, по меньшей мере, шести слов, но то, что осталось: «Не покидайте нас, Бога ради», доказывает, что молодой человек видел приближение страшной опасности, от которой кто-то мог его спасти. «Нас», заметьте! Тут замешана еще одна личность. Кто бы мог это быть, как не бледнолицый бородатый мужчина, который сам, казалось, был в таком нервном состоянии? Какая же может существовать связь между Годфреем Стаунтоном и бородатым мужчиной? И что это за третий источник, из которого оба ожидали помощи в надвигавшейся опасности? Наше расследование уже свелось к этим вопросам.

– Нам остается только узнать, кому была адресована телеграмма, – вставил я.

– Именно, милый Ватсон. Ваша мысль, хоть и глубокая, пришла уже мне в голову. Но вы, вероятно, знаете, что если пойдете на почту и попросите показать вам копию телеграммы, посланной не вами, то встретите со стороны чиновников нежелание оказать вам эту любезность. В этих делах так много канцелярского формализма! Однако же я не сомневаюсь, что с известной тонкостью и деликатностью мы достигнем цели. А пока я бы хотел в вашем присутствии, мистер Овертон, просмотреть эти бумаги, оставленные на столе.

Тут было несколько писем, счетов и записных книжек, которые Холмс перелистывал нервными пальцами и рассматривал острыми проницательными глазами.

– Ничего тут нет, – сказал он, наконец. – Кстати, полагаю, ваш друг был здоров? Ничего с ним не было неладного?

– Здоров как бык.

– Видели ли вы его когда-нибудь больным?

– Ни одного дня. Однажды он слег от полученного удара и один раз вывихнул себе коленную чашечку, но это были пустяки.