Агата Кристи - К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Не совсем. Я задаю себе…

— На самом деле ты так думаешь. Ты можешь и ошибаться, но думаешь ты именно так.

— Вероятно, да.

— Почему?

— Потому что, — я задумался, пытаясь четко представить себе, что я хотел сказать, собраться с мыслями. — Потому что (наконец я нашел точные слова)… потому что они сами так думают.

— Сами так думают? Это любопытно. Очень даже любопытно. Ты хочешь сказать, что они все подозревают друг друга? Или же знают, кто именно это сделал?

— Утверждать ничего не берусь. Все это очень туманно и путано. Думаю, что они стараются закрыть глаза и не видеть того, что им ясно.

Отец понимающе кивнул.

— Кроме Роджера, — сказал я. — Роджер искренне верит, что это сделала Бренда, и так же искренне хочет, чтобы ее повесили. Когда ты с Роджером, все кажется так… так легко, оттого что он простой, определенный и у него нет задних мыслей. Остальные же чувствуют себя виноватыми, им все время неловко, они просят меня позаботиться о том, чтобы у Бренды были самые лучшие адвокаты — чтобы ей дали шанс. Почему?

— Потому что в глубине души они не верят, что она виновата… Да, здравая мысль, — ответил отец, а затем тихо спросил: — Кто мог это сделать? Ты со всеми разговаривал? Кто главный кандидат?

— Не знаю. И это меня сводит с ума. Никто не подходит под твою схему убийцы, и, тем не менее, я чувствую… все время чувствую, что один из них убийца.

— София?

— Господь с тобой!

— В глубине души ты не исключаешь такую возможность. Нет, Чарлз, ты не отрицай. Ты просто не хочешь себе признаться. А как остальные? Например, Филип?

— Очень уж фантастическим должен быть в этом случае мотив.

— Мотивы бывают самыми фантастическими — или же до абсурда простыми. Какой же у него мог быть мотив?

— Он жестоко ревновал Роджера к отцу, ревновал всю жизнь. То, что отец отдавал предпочтение Роджеру, буквально сводило его с ума. Роджер был накануне краха, и об этом прослышал старик. Он пообещал снова поставить Роджера на ноги. Вполне возможно, что это стало известно Филипу. В каком случае Роджер не получит никакой помощи? Если старик в тот же вечер отдаст концы… Но все это чушь, конечно…

— Не скажи. Такое не очень часто, но случается. Дело житейское. Ну, а Магда?

— Она довольно инфантильна, у нее неадекватные реакции на окружающее. И я бы никогда не подумал о том, что она может быть причастна к чему бы то ни было, не будь этой неожиданной идеи отправить Жозефину в Швейцарию. Меня не покидает чувство, что Магда опасается, что Жозефина что-то знает и может сболтнуть… — и тут Жозефину кокнули по голове…

— Но не могла же это сделать ее мать!

— Почему нет?

— Папа, что ты говоришь? Не может мать…

— Ты меня удивляешь, Чарлз. Ты что, никогда не читал полицейских хроник? Там постоянно фигурируют матери, невзлюбившие кого-то из своих детей. Обычно только одного. И это не мешает ей быть привязанной к остальным детям. Нередко на это есть свои причины. И обычно кроются они в прошлом, но не всегда их легко установить. Но коли уж существует такая неприязнь, она необъяснима и, как правило, очень сильна.

— Она называла Жозефину найденышем, — сказал я, неохотно согласившись с ним.

— Это обижает девочку?

— Не уверен.

— Кто еще там остается? Роджер?

— Роджер не убивал отца. За это я ручаюсь.

— Исключим Роджера. Его жена… Как ее зовут? Клеменси?

— Да. Но если это она убила старого Леонидиса, то тут причина весьма необычна.

Я рассказал о своем разговоре с Клеменси, о том, что ее страстное желание увезти Роджера подальше от Лондона могло, как мне кажется, заставить ее хладнокровно дать яд старику.

— Она уговорила Роджера уехать, ничего не сказав о ту. Но старик об этом узнал. Он намеревался оказать поддержку фирме Роджера. Все надежды и планы Клеменси рушились. Она до отчаяния любит Роджера — вот уж воистину, не сотвори себе кумира [154] «Не сотвори себе кумира» — вторая из десяти заповедей христианской морали, полученных, согласно Библии, Моисеем от Бога на горе Синай. .

— Ты повторяешь то, что сказала Эдит де Хэвиленд.

— Да. Сама Эдит де Хэвиленд — еще один персонаж, который, по моему убеждению, мог это сделать. Но только не знаю для чего. Будь у нее причина, которую она сочла бы достаточно весомой, я верю, она вполне бы могла пойти на убийство. Она такой человек.

— Она ведь тоже беспокоилась о том, чтобы у Бренды были компетентные адвокаты?

— Да. Я полагаю, это вопрос совести. Ни минуты не сомневаюсь, что, если бы она это сделала, она не стала бы перекладывать на них свою вину.

— Скорее всего, нет. Но могла ли она попытаться отправить на тот свет Жозефину?

— Нет, — сказал я, подумав. — В это я не могу поверить. Что-то такое, кстати, мне говорила Жозефина… крутится в голове, но не могу вспомнить. Выскочило из памяти. У меня отчетливое ощущение, что что-то с чем-то не совпадало… Только бы вспомнить…

— Это нестрашно, — утешил меня отец. — Вспомнишь. Еще у тебя есть кто-нибудь?

— Да, есть. Что тебе известно о детском параличе? О его воздействии на характер, я хочу сказать.

— Ты имеешь в виду Юстеса?

— Да. Чем больше я об этом думаю, тем больше мне кажется, что Юстес самая подходящая кандидатура. Он не любил деда, был на него в обиде. Он мальчик странный и неуравновешенный. То есть явно с отклонениями. Он единственный в семье, кто мог бы, по моим представлениям, спокойно пристукнуть Жозефину, если она что-то про него знала — а похоже, она знала. Эта девочка знает все про всех. И все записывает в свою записную книжечку…

Меня вдруг осенило.

— Боже, какой же я осел! — только и оставалось мне воскликнуть.

— Что случилось?

— Теперь я знаю, что было не так. Мы решили, Тавернер и я, что этот погром в комнате у Жозефины, эти лихорадочные поиски были затеяны ради писем. Я думал, что она их заполучила и спрятала на чердаке. Но когда мы с ней разговаривали позавчера, она ясно сказала, что письма спрятал сам Лоренс. Она видела, как он спустился с чердака, пошла по его следам и обнаружила письма. И конечно же прочитала. В этом уж можно не сомневаться. А потом оставила там, где они лежали.

— Ну и что из этого?

— Что из этого? Да то, что кто-то искал в ее комнате не письма, а нечто совсем другое.

— И это другое…

— Черная записная книжечка, где она фиксирует свои «разоблачения». Эту книжечку и искали. Еще мне кажется, что тот, кто искал, так ее и не нашел. Значит, книжечка и сейчас у Жозефины. Но если так…

Я даже привстал.

— Если так, — продолжил за меня отец, — значит, ей все еще грозит опасность. Ты это хотел сказать?

— В безопасности она будет только тогда, когда уедет в Швейцарию. Ты ведь знаешь, что ее собираются туда отправить?

— А сама она хочет ехать?