Агата Кристи - Труп в библиотеке. Отравленное перо. Пять поросят. Час зеро

Все это я рассказала в свое время следователям, а затем на разбирательстве в суде. Сейчас же я намерена написать то, о чем никогда никому не говорила, ни единой живой душе. На все заданные мне вопросы я отвечала абсолютно правдиво. Тем не менее на мне лежит грех — я скрыла некоторые факты, но не жалею об этом. Я бы и сейчас поступила точно так же. Я прекрасно сознаю, что достойна порицания, но думаю, что по прошествии стольких лет вина моя будет выглядеть не столь уж чудовищной — тем более что Кэролайн Крейл все равно была признана виновной.

А произошло следующее. Когда я вбежала в отворенную калитку (а на ногах у меня были легкие сандалии, да и вообще у меня легкая поступь), то увидела странную сцену.

Миссис Крейл носовым платком вытирала стоявшую на столе бутылку. Сделав это, она взяла руку своего мертвого мужа и прижала к бутылке его пальцы. При этом ока была начеку, прислушивалась, не идет ли кто. Я увидела на ее лице страх и все поняла.

Теперь я знала, что именно Кэролайн Крейл отравила своего мужа. В этом не могло быть никаких сомнений. Но я не осуждала ее. Он сам довел ее до такого состояния, когда человек больше не в силах это выносить, он сам слишком долго испытывал судьбу.

Я ни словом не обмолвилась об этом миссис Крейл, и она умерла, так и не узнав, что я видела ее в тот момент.

Дочь Кэролайн Крейл не должна начинать свою сознательную жизнь со лжи. Как ни больно будет ей узнать правду, только правда должна сопровождать ее по жизни, правда — это самое важное, может быть, она важнее всего прочего.

Передайте ей от моего имени, чтобы она не осуждала мать. Ее подвергли слишком жестокому испытанию, которое не в силах выдержать ни одна любящая женщина. Пусть попробует понять ее и простить.

Конец рассказа Сесилии Уильямс.

Уважаемый мосье Пуаро.

Выполняя данное вам обещание, я, насколько это возможно попыталась перебрать в памяти трагические события шестнадцатилетней давности, и тут выяснилось, что я почти ничего не помню. А то, что происходило накануне трагедии, вообще не отложилось у меня в памяти.

Смутно помнятся мне те летние дни и отдельные эпизоды, но я не могу точно сказать, к какому конкретному году они относятся. Смерть Эмиаса была для меня как гром среди ясного кеба. Никаких предчувствий — по-видимому, все, что к этому привело, прошло мимо меня.

Я старалась вспомнить, были ли какие-то, скажем так, предзнаменования, но — напрасно. Неужто пятнадцатилетние девочки все такие уж ничего не замечающие и не понимающие дурочки? Скорее всего, да. Вообще-то я, кажется, довольно тонко улавливала настроение людей, но мне и в голову не приходило задуматься над тем, каковы причины их настроения.

Кроме того, как раз в ту пору я была помешана на книгах. Для меня не существовало ничего, кроме поэзии, — сонеты Шекспира тогда овладели всеми моими мыслями. Я помню, как бродила по тропинкам сада, зачарованно повторяя: «…Улыбку шлет лугам зеленым…» Эти слова звучали как музыка и были так прекрасны, что я повторяла их про себя много раз.

А помимо этих волнующих открытий в волшебном мире слов я испытывала не менее восхитительные соблазны, любимые мною с самого детства: плавание, лазание по деревьям, я любила грызть яблоки и разные другие фрукты, дразнить помощника конюха и кормить лошадей.

Кэролайн и Эмиас существовали в моей жизни как незыблемая данность. Они были самыми главными персонажами в моем мирке, но я никогда не думала о них, об их делах, меня не интересовали их переживания и проблемы. Я не думала, что они у них могут быть.

Я даже не обратила внимания на то, что в доме появилась Эльза Грир. Считала ее ужасно глупой, а красивая она или нет, меня это мало трогало. Я знала, что она богата и при этом жуткая вредина, вечно ей было все не так. И что ее рисовал Эмиас.

Впервые о проблемах, связанных с Эльзой, я узнала, когда услышала (никто не знал, что я на террасе, а я была там после ленча), как она заявила, что выходит за Эмиаса замуж! Мне это показалось абсолютной чушью. Помню, при первой возможности я стала выяснять это у Эмиаса. Случай представился в саду в Хэндкроссе.

— Почему это Эльза говорит, что выходит за тебя замуж? — спросила я. — Как это может быть? Двух жен иметь нельзя. За это можно угодить в тюрьму.

— Откуда, черт побери, тебе это известно? — разозлился Эмиас.

Я сказала, что подслушала, стоя под окном библиотеки.

Он еще больше разозлился и заявил, что меня давно уже следовало отправить в школу, чтобы там меня отучили подслушивать.

Я до сих пор помню, как меня обидела эта его фраза. Может, и следовало, сказала я, но все равно: почему Эльза говорит такие глупости?

Это шутка, ответил Эмиас.

На этом мне следовало бы успокоиться. Я и успокоилась — но не насовсем.

На обратном пути я сказала Эльзе: «Я спросила у Эмиаса, что вы имели в виду, заявив, что выходите за него замуж, и он ответил мне, что это — шутка».

Я надеялась, что она смутится, но она лишь улыбнулась.

И эта ее улыбка очень мне не понравилась. Я поднялась к Кэролайн, когда она пошла переодеваться к ужину, и спросила у нее прямо: может ли такое случиться, что Эмиас женится на Эльзе?

Я хорошо помню ответ Кэролайн, каждое слово, будто услышала его только вчера.

— Эмиас женится на Эльзе только после моей смерти, — твердым голосом ответила она.

Ее ответ окончательно меня успокоил. Смерть для меня была понятием чисто условным и очень, очень далеким. И разумеется, не могла иметь никакого отношения ни к кому из нас. Тем не менее я никак не могла простить Эмиасу той фразы про школу и весь ужин злилась на него: мы даже по-настоящему поссорились, и я выбежала из комнаты, а потом бросилась в постель и разревелась. Так и ревела, пока не уснула.

Я плохо помню визит к Мередиту Блейку, а вот как он читал нам отрывок из «Федона», описывающий смерть Сократа, помню, будто это происходило только вчера. Раньше я никогда не слышала ничего подобного. Я была просто околдована этим рассказом. Это я помню. Но когда именно это было, не помню. Помню только, что было жарко.

Что было на следующее утро, помню очень смутно, хотя старательно рылась в памяти. Мне почему-то кажется, что я купалась и вроде бы меня заставили что-то зашивать.

Но, начиная с той минуты, когда на террасу, задыхаясь, вбежал Мередит — лицо у него было серое и какое-то чужое, — в памяти все отложилось очень четко. Я помню, как упала со стола и разбилась чашка с кофе — это была чашка Эльзы. Еще я помню страшное отчаяние, отразившееся на ее лице, и как она изо всех сил бросилась бежать, словно преследуемый зверь.

Я повторяла про себя: «Эмиас умер», но осмыслить этого никак не могла.

Помню, как подошел доктор Фоссет и его мрачное лицо. Мисс Уильямс хлопотала возле Кэролайн. Я, забытая всеми, бродила, путаясь у всех под ногами. У меня кружилась голова и тошнило. Пойти посмотреть на Эмиаса мне не разрешили.