Агата Кристи - Смерть на Ниле / Death on the Nile

– Pauvre petite [94] Бедное дитя (фр.) . , – сказал Пуаро.

Она резко одернула его:

– Не жалейте меня. Не сочувствуйте. Так мне проще. – И она тяжело, всем изболевшимся сердцем, вздохнула: – Как же я устала… Смертельно.

– Я знаю, – сказал Пуаро.

– Про меня ужас что думают: высокомерная, злая, со скверным характером. А что я могу? Быть приветливой? Я забыла, что это такое.

– Именно это я сказал: вы слишком долго несли свое бремя в одиночестве.

Розали медленно проговорила:

– Какое это облегчение – выговориться… Вы… вы всегда были добры ко мне, месье Пуаро. А я вам грубила.

– La politesse [95]между друзьями – это лишнее.

Снова ее черты выразили подозрительность.

– А вы… вы всем расскажете? Наверное, вы должны, раз я выбросила за борт эти проклятые бутылки.

– Нет-нет, в этом нет необходимости. А нужно мне знать вот что: когда это было? В десять минут второго?

– Примерно – да. Точно не помню.

– Скажите мне теперь, мадемуазель: мадемуазель Ван Шуйлер вас видела, а вы ее?

Розали покачала головой:

– Нет, не видела.

– Она говорит, что выглядывала из своей каюты.

– Вряд ли я могла ее увидеть. Я сначала поглядела вдоль палубы, потом на реку.

Пуаро кивнул:

– А кого-нибудь вообще вы видели, когда глядели на палубу?

Повисло молчание – долгое молчание. Розали хмурилась, словно старательно припоминала.

Наконец она решительно затрясла головой.

– Нет, – сказала она. – Никого не видела.

Эркюль Пуаро медленно кивнул. Глаза у него были печальные.

В кают-компанию пассажиры стекались порознь и парами, стараясь не привлекать к себе внимания. У всех было такое чувство, что целеустремленно явиться к столу значило выказать неприличное бездушие. И рассаживались все почти с виноватым видом.

Через несколько минут после матери пришел и сел за стол Тим Аллертон. Настроение у него было самое скверное.

– Черт нас дернул пуститься в это путешествие, – буркнул он.

Миссис Аллертон печально покачала головой:

– Да, дорогой, я согласна. Такая красавица! Такая потеря. Как могла подняться рука?! Мне жутко делается, когда подумаю, что такое возможно. И еще эта бедная крошка.

– Ты о Жаклин?

– Да, у меня сердце разрывается, когда думаю о ней. Она же места себе не находит.

– Скажи ей лучше, чтобы не разгуливала с огнестрельными игрушками и не теряла их, – сказал бесчувственный Тим, намазывая хлеб маслом.

– Недостаток воспитания, я думаю.

– Ради бога, мам, не лезь туда с материнской заботой.

– У тебя безобразно плохое настроение, Тим.

– Да, как у любого в нашем положении.

– Не вижу, на что тут сердиться. Просто все ужасно грустно.

– Тебе все видится в романтическом свете, – сварливо сказал Тим. – Ты словно не отдаешь себе отчета в том, насколько серьезно влипнуть в убийство.

Миссис Аллертон подняла на него изумленные глаза:

– Но ясно же…

– Так я и знал. Тут никаких «ясно»! Все на этом чертовом пароходе, и мы с тобой в том числе, – все под подозрением.

– Формально, может быть, да, но по существу – это смешно, – возразила миссис Аллертон.

– Смешного не бывает в деле об убийстве. Ты можешь сколько угодно слыть образцом добродетели, только малоприятные полицейские из Шелала или Асуана с этим не посчитаются.

– Может, к тому времени все раскроется.

– Это как же?

– Может, месье Пуаро найдет убийцу.

– Этот шут гороховый? Никого он не найдет. Он способен только трепать языком и шевелить усами.

– Полно, Тим, – сказала миссис Аллертон. – Пусть все, что ты сказал, правда – пусть, но мы должны с этим справиться, и, значит, так и надо настроиться и легко все пережить.

Однако у сына не поубавилось мрачности.

– Еще эта неприятность с пропавшим жемчугом.

– С жемчугом Линит?

– Да. Похоже, кто-то его стянул.

– Может, он и стал причиной преступления, – сказала миссис Аллертон.

– Это почему же? Ты путаешь совершенно разные вещи.

– Тебе кто сказал о жемчуге?

– Фергюсон. Он узнал от своего сомнительного дружка из машинного отделения, а тот – от горничной.

– Прекрасный был жемчуг, – высказалась миссис Аллертон.

Поклонившись ей, за стол сел Пуаро.

– Я немного задержался, – сказал он.

– Очевидно, вас задержали дела, – заметила миссис Аллертон.

– Да, я был весьма загружен.

Он попросил официанта принести бутылку вина.

– Какие у нас разные вкусы, – сказала миссис Аллертон. – Вы всегда пьете вино, Тим пьет виски с содовой, а я каждый раз пробую новую минеральную воду.

– Tiens! [96]– сказал Пуаро. Не сводя с нее глаз, он пробормотал: – А ведь это идея…

Потом, нетерпеливо передернув плечами, он прогнал постороннюю мысль и включился в застольный разговор.

– Очень плох мистер Дойл? – спросила миссис Аллертон.

– Да, он получил весьма серьезное повреждение. Доктору Бесснеру не терпится добраться до Асуана, чтобы сделать рентген ноги и удалить пулю. Он все-таки надеется, что Дойл не останется хромым.

– Бедный Саймон, – сказала миссис Аллертон. – Еще вчера был такой счастливый, всем довольный. А теперь и красавица жена лежит убитая, и сам к постели прикован. Надеюсь все же…

– На что вы надеетесь, мадам? – спросил Пуаро смолкнувшую миссис Аллертон.

– Надеюсь, он не очень злится на бедную девочку.

– На мадемуазель Жаклин? Совсем наоборот. Он полон тревоги за нее. – Пуаро повернулся к Тиму: – Вот вам маленькая психологическая задача. Все время, пока мадемуазель Жаклин преследовала их, он рвал и метал; а теперь, когда она стреляла в него и опасно ранила – может, оставила хромым на всю жизнь, – весь его гнев улетучился. Вы можете это понять?

– Могу, – сказал Тим, задумавшись. – Думаю, что могу. В первом случае он чувствовал себя дураком.

Пуаро кивнул:

– Вы правы. Это оскорбляло его мужское достоинство.

– А теперь… в известном смысле она себя поставила в дурацкое положение. Все к ней вяжутся, и он…

– Может великодушно простить ее, – договорила миссис Аллертон. – Мужчины – такие дети!

– Глубоко неверное суждение, свойственное всем женщинам, – пробормотал Тим.

Пуаро улыбнулся. Потом он сказал Тиму:

– Скажите, кузина мадам Дойл, мисс Джоанна Саутвуд, чем-нибудь на нее похожа?

– Вы немного напутали, месье Пуаро. Она наша кузина, а с Линит она дружила.

– Ah, pardon – я ошибся. Ее имя часто попадается в светской хронике. Одно время я интересовался ею.

– С какой стати? – резко спросил Тим.

Оторвавшись от стула, Пуаро поклонился Жаклин де Бельфор, мимо них направлявшейся к своему столику. Ее щеки полыхали румянцем, глаза горели, она неровно дышала. Снова опустившись на стул, Пуаро, казалось, забыл вопрос Тима. Он проговорил едва слышно: