Гилберт Честертон - Сапфировый крест - английский и русский параллельные тексты

The little priest was so much the essence of those Eastern flats; he had a face as round and dull as a Norfolk dumpling; he had eyes as empty as the North Sea; he had several brown paper parcels, which he was quite incapable of collecting. Маленький священник воплощал самую суть этих скучных мест: глаза его были бесцветны, как Северное море, а при взгляде на его лицо вспоминалось, что жителей Норфолка зовут клецками. Он никак не мог управиться с какими-то пакетами. The Eucharistic Congress had doubtless sucked out of their local stagnation many such creatures, blind and helpless, like moles disinterred. Конечно, церковный съезд пробудил от сельской спячки немало священников, слепых и беспомощных, как выманенный из земли крот. Valentin was a sceptic in the severe style of France, and could have no love for priests. Валантэн, истый француз, был суровый скептик и не любил попов. But he could have pity for them, and this one might have provoked pity in anybody. Однако он их жалел, а этого пожалел бы всякий. He had a large, shabby umbrella, which constantly fell on the floor. He did not seem to know which was the right end of his return ticket. He explained with a mooncalf simplicity to everybody in the carriage that he had to be careful, because he had something made of real silver "with blue stones" in one of his brown-paper parcels. Его большой старый зонт то и дело падал; он явно не знал, что делать с билетом, и простодушно до глупости объяснял всем и каждому, что должен держать ухо востро, потому что везет "настоящую серебряную вещь с синими камушками". His quaint blending of Essex flatness with saintly simplicity continuously amused the Frenchman till the priest arrived (somehow) at Tottenham with all his parcels, and came back for his umbrella. When he did the last, Valentin even had the good nature to warn him not to take care of the silver by telling everybody about it. Забавная смесь деревенской бесцветности со святой простотой потешала сыщика всю дорогу, когда же священник с грехом пополам собрал пакеты, вышел и тут же вернулся за зонтиком, Валантэн от души посоветовал ему помолчать о серебре, если он хочет его уберечь. But to whomever he talked, Valentin kept his eye open for someone else; he looked out steadily for anyone, rich or poor, male or female, who was well up to six feet; for Flambeau was four inches above it. Но с кем бы Валантэн ни говорил, он искал взглядом другого человека - в бедном ли платье, в богатом ли, в женском или мужском, только не ниже шести футов. В знаменитом преступнике было шесть футов четыре дюйма. He alighted at Liverpool Street, however, quite conscientiously secure that he had not missed the criminal so far. Как бы то ни было, вступая на Ливерпул-стрит, он был уверен, что не упустил вора.

He then went to Scotland Yard to regularise his position and arrange for help in case of need; he then lit another cigarette and went for a long stroll in the streets of London.	Он зашел в Скотланд-Ярд, назвал свое имя и договорился о помощи, если она ему понадобится, потом закурил новую сигару и отправился бродить по Лондону.
As he was walking in the streets and squares beyond Victoria, he paused suddenly and stood.	Плутая по улочкам и площадям к северу от станции Виктория, он вдруг остановился.
It was a quaint, quiet square, very typical of London, full of an accidental stillness.	Площадь - небольшая и чистая - поражала внезапной тишиной; есть в Лондоне такие укромные уголки.
The tall, flat houses round looked at once prosperous and uninhabited; the square of shrubbery in the centre looked as deserted as a green Pacific islet.	Строгие дома, окружавшие ее, дышали достатком, но казалось, что в них никто не живет; а в центре -одиноко, словно остров в Тихом океане, - зеленел усаженный кустами газон.
One of the four sides was much higher than the rest, like a dais; and the line of this side was broken by one of London's admirable accidents- a restaurant that looked as if it had strayed from Soho. It was an unreasonably attractive object, with dwarf plants in pots and long, striped blinds of lemon yellow and white.	С одной стороны дома были выше, словно помост в конце зала, и ровный их ряд, внезапно и очень по-лондонски, разбивала витрина ресторана. Этот ресторан как будто бы забрел сюда из Сохо; все привлекало в нем - и деревья в кадках, и белые в лимонную полоску шторы.
It stood specially high above the street, and in the usual patchwork way of London, a flight of steps from the street ran up to meet the front door almost as a fire-escape might run up to a first-floor window.	Дом был по-лондонски узкий, вход находился очень высоко, и ступеньки поднимались круто, словно пожарная лестница.
Valentin stood and smoked in front of the yellow-white blinds and considered them long.	Валантэн остановился, закурил и долго глядел на полосатые шторы.
The most incredible thing about miracles is that they happen.	Самое странное в чудесах то, что они случаются.
A few clouds in heaven do come together into the staring shape of one human eye.	Облачка собираются вместе в неповторимый рисунок человеческого глаза.
A tree does stand up in the landscape of a doubtful journey in the exact and elaborate shape of a note of interrogation.	Дерево изгибается вопросительным знаком как раз тогда, когда вы не знаете, как вам быть.
I have seen both these things myself within the last few days.	И то и другое я видел на днях.
Nelson does die in the instant of victory; and a man named Williams does quite accidentally murder a man named Williamson; it sounds like a sort of infanticide.	Нельсон гибнет в миг победы, а некий Уильямс убивает случайно Уильямсона (похоже на сыноубийство!).
In short, there is in life an element of elfin coincidence which people reckoning on the prosaic may perpetually miss.	Короче говоря, в жизни, как и в сказках, бывают совпадения, но прозаические люди не принимают их в расчет.
As it has been well expressed in the paradox of Poe, wisdom should reckon on the unforeseen.	Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на непредвиденное.
Aristide Valentin was unfathomably French; and the French intelligence is intelligence specially and solely.	Аристид Валантэн был истый француз, а французский ум - это ум, и ничего больше.

He was not "a thinking machine"; for that is a brainless phrase of modern fatalism and materialism. A machine only is a machine because it cannot think.	Он не был "мыслящей машиной", ведь эти слова -неумное порождение нашего бескрылого фатализма: машина потому и машина, что не умеет мыслить.
But he was a thinking man, and a plain man at the same time.	Он был мыслящим человеком, и мыслил он здраво и трезво.
All his wonderful successes, that looked like conjuring, had been gained by plodding logic, by clear and commonplace French thought.	Своими похожими на колдовство победами он был обязан тяжелому труду, простой и ясной французской мысли.
The French electrify the world not by starting any paradox, they electrify it by carrying out a truism.	Французы будоражат мир не парадоксами, а общими местами.
They carry a truism so far- as in the French Revolution.	Они облекают прописные истины в плоть и кровь - вспомним их революцию.
But exactly because Valentin understood reason, he understood the limits of reason.	Валантэн знал, что такое разум, и потому знал границы разума.
Only a man who knows nothing of motors talks of motoring without petrol; only a man who knows nothing of reason talks of reasoning without strong, undisputed first principles.	Только тот, кто ничего не смыслит в моторах, попытается ехать без бензина; только тот, кто ничего не смыслит в разуме, попытается размышлять без твердой, неоспоримой основы.
Here he had no strong first principles.	Сейчас основы не было.
Flambeau had been missed at Harwich; and if he was in London at all, he might be anything from a tall tramp on Wimbledon Common to a tall toast-master at the Hotel Metropole.	Он упустил Фламбо в Норвиче, а здесь, в Лондоне, тот мог принять любую личину и оказаться кем угодно, от верзилы-оборванца в Уимблдоне до атлета-кутилы в отеле "Метрополь".
In such a naked state of nescience, Valentin had a view and a method of his own.	Когда Валантэн ничего не знал, он применял свой метод.
In such cases he reckoned on the unforeseen.	Он полагался на непредвиденное.
In such cases, when he could not follow the train of the reasonable, he coldly and carefully followed the train of the unreasonable.	Если он не мог идти разумным путем, он тщательно и скрупулезно действовал вопреки разуму.
Instead of going to the right places- banks, police stations, rendezvous- he systematically went to the wrong places; knocked at every empty house, turned down every cul de sac, went up every lane blocked with rubbish, went round every crescent that led him uselessly out of the way.	Он шел не туда, куда следует, - не в банки, полицейские участки, злачные места, а туда, куда не следует: стучался в пустые дома, сворачивал в тупики, лез в переулки через горы мусора, огибал любую площадь, петлял.
He defended this crazy course quite logically.	Свои безумные поступки он объяснял весьма разумно.
He said that if one had a clue this was the worst way; but if one had no clue at all it was the best, because there was just the chance that any oddity that caught the eye of the pursuer might be the same that had caught the eye of the pursued.	Если у вас есть ключ, говорил он, этого делать не стоит; но если ключа нет - делайте только так. Любая странность, зацепившая внимание сыщика, могла зацепить и внимание преступника.
Somewhere a man must begin, and it had better be just where another man might stop.	С чего-то надо начать; почему же не начать там, где мог остановиться другой?

Читать дальше