Анатолий Ковалев - Гробовщик

Стоял душный июль с ночными грозами. Гене исполнилось пятнадцать. На день рождения съехались родственники, устроили шумное застолье. Отец дал слово, что не будет пить. На глазах у всех он действительно пил только минералку, но, очевидно, успевал наверстать упущенное, выходя из-за стола. К вечеру у него заплетался язык, и Гена чувствовал себя обманутым. Он закрылся в своей комнате, откинул дверцу секретера, запиравшуюся на ключ и служившую ему письменным столом. Достал огромный тяжелый этнографический атлас и принялся изучать народы Северного Кавказа.

Его окликнули, чтобы попрощался с гостями.

Они с мамой вышли на балкон. Долго махали руками, пока те не скрылись из виду.

Дом обволакивали тучи. Ветер нарастал.

— Хорошо! — сказала мама. Он никогда не видел ее такой счастливой. — Так хорошо! Снова будет гроза. Давай еще постоим! Пока не начнется ливень!

Он не смел ей отказать. Тем более что отец не подавал признаков жизни, а значит, действительно все было не плохо.

Они болтали, дул ветер, падали первые, осторожные капли дождя. У них недавно появилась общая тема. Фанатичная поклонница джаза, мама приспособилась и к рок-музыке, которой увлекались Генины сверстники.

Под глухие раскаты грома, мокрые и счастливые, они вернулись в комнату. Мама вскрикнула. У нее подкосились ноги, и Гена едва успел ее подхватить.

Отец лежал на столе, традиционно сложив на груди руки. Он держал в руках горящую свечку. А вокруг были расставлены вазы с розами и пионами.

На Гену в тот миг напал истерический смех, и он никак не мог остановиться.

— Вот так бы я хотел умереть, — сообщил домочадцам отец и задул свечку.

Когда вовсю бушевала гроза, он постучался в комнату сына и попросил:

— Можно, я с тобой посижу?

Гена не ответил. Даже не взглянул в его сторону, а еще глубже зарылся в этнографический атлас.

Таким он и вышел на куске ватмана, рассерженным, угловатым, склоненным над письменным столом.

Отец громко сопел носом и усердно работал углем. А Гена никак не понимал, почему тюрки-караимы оказались в Литве. «Вот так хотел бы я умереть! Вот так хотел бы я умереть!» — стучало у него в ушах.

Отец умер через два месяца. Умер тихо, как праведник. За окном палило солнце. Бабье лето стояло в самом разгаре. Гена на пять минут примчался из школы, чтобы переодеться в спортивный костюм и убежать на футбольное поле. Он крикнул с порога: «Привет» — и прошмыгнул в свою комнату. Показалось странным, что никто не ответил на его приветствие. Мама, возможно, ушла в магазин за покупками, но силуэт отца он заметил сквозь рельефное стекло двери.

Не зашнуровав кеды, Гена вышел в прихожую и позвал: «Папа! Ты дома?» В ответ из гостиной раздалось громкое жужжание осы.

Он приоткрыл дверь.

Отец сидел за столом, уткнувшись в открытый альбом и крепко зажав в кулаке старомодные очки.

«Папа, тебе плохо?»

Осы всегда вызывали у Геннадия отвращение. За ажурным тюлем, в ярком солнечном луче, оса бесновалась, скользя вверх-вниз по оконному стеклу.

Он тронул отца за плечо, обмякшее тело повело в сторону, и Гене едва удалось прислонить его к спинке стула.

И тут он увидел большое кроваво-красное пятно. Еще мгновение, и пятно начало преображаться. Появились призрачные лики людей. Блеснуло чешуйчатое тело рыбы. Всполошились птицы на деревьях. Потом возникло что-то несуразное. Помидор-мутант взялся за нож и принялся резать людей. Свиное рыло извергало десять заповедей. Кто-то большой и уродливый проглатывал жертву за жертвой и мгновенно испражнялся ею. Комната наполнялась вздохами, стонами, криками, шепотом, смехом и плачем…

«Ад. Чистилище. Рай. — Иероним Босх», — прочитал Гена, и набежавшая слеза опять превратила все в пятно.

Оса, до предела раздраженная невидимым препятствием, билась в припадке. Вот они, золотистые тополя! Стоят совсем рядом, и все же недоступны! Наконец, бестолково тычась из стороны в сторону, она взвилась над подоконником, прожужжала на прощание и исчезла в форточке.

— Отлетела… — прошептал Геннадий…

Он очнулся, услышав за спиной шаги, хлюпанье подтаявшего снега.

— Ты не простынешь? — Светка с трудом преодолевала кладбищенские пороги.

— Как ты меня нашла? — удивился Балуев.

— Твое зеленое пальто далеко видно!

Она водрузила на поминальный столик бутылку «Столичной», два пластмассовых стакана и кулек с бутербродами.

— Надо помянуть. Так просто сидеть нехорошо, — деловито объяснила она. — Вот помянем, и он перестанет тебя преследовать.

— Вряд ли, — засомневался Гена.

— Есть народное поверье, — настаивала Светлана, разливая водку в стаканы.

— Народное поверье не учитывает мой комплекс вины.

— Ты серьезно? А я думала, ты человек без комплексов.

— Родители сотворили меня в утешение себе, а выглядело все так, будто я единственная причина их вечного раздора, маминых слез, папиных пьянок. Я отца ненавидел, желал ему смерти, однажды едва не помог ему уйти на тот свет. А теперь маюсь.

— Не поняла. Запоздалая сыновняя любовь, что ли?

— Вроде того.

— Ерунда. Если бы он жил, ты бы до сих пор его ненавидел. Все очень просто. После его смерти ты начал придумывать себе отца. Так часто бывает. А водка, между прочим, стынет.

Они выпили и больше не возвращались к этой теме.

— Ты не видела тут двух молодцов в «кишке»?

— Они меня чуть не протаранили на аллее Героев! Это люди Поликарпа.

— Не сомневался в этом. Надо закругляться.

— Да какое им дело до тебя! — возмутилась Светлана. — Ты пришел проведать могилу отца. Так ведь?

— Они засекли меня еще у могилы Гольдмаха.

— Ну и что? Может, он был другом твоего отца?

Балуев вспомнил давешний сон и усмехнулся:

— Не думаю.

— Послушай, этот скрипач у тебя уже стал навязчивой идеей! Да нет им никакого дела до Гольдмаха! Давай еще выпьем и пойдем!

— Как ты поведешь машину? — забеспокоился Гена.

— Не в первый раз. Не пропадем!

«Пежо» летел на предельной скорости, и Геннадий время от времени крестился, когда Кулибина яростно жала на тормоза и смачно материлась.

— Счас доставлю тебя к твоей красотке, помешанной на лечебном голодании! Дети заморыши, а сама хоть бы на грамм похудела! Жирная задница! Где только у мужиков глаза! Ну что ты в ней нашел? Я могу понять Вальку. Он заикался. Сильно заикался. Иногда семь потов с него сойдет, прежде чем слово из себя выдавит. Для него Марина была, можно сказать, даром Божьим! А уж тебя-то как угораздило?!

Он не стал ей ничего объяснять, боялся, что Светка не справится с управлением, когда услышит, что Геннадий женился по любви. Тем более что прекрасно понимал, почему она бесится. Ведь у нее нет ни одного «заморыша» и никогда не будет.