Виктор Акулов - Чужакам тут не место!

Мне достался африканский сосед. В камере по двое. На стене висел портрет английской королевы. Сокамерник подлизывался. Я оставил черный пластиковый мешок с пожитками на койке и вернулся в оживленное помещение. Соскучился по людям. Временно простил их коварство, эгоизм, злобу и т. д. Забыл, что сам не лучше.

Тюремный персонал, мужчины и женщины, был темнокожим. Я словно ошибся островом.

Ко мне подошли двое с нестандартной по местным нормам внешностью: серые глаза, светлые волосы, такие же, как я. Они:

– Русский?

Мы разговорились. Оказывается, Томас и Роланд, прибалты, переведены сюда из криминальных тюрем. Обычный случай. По истечению срока за преступление ссылают в другую, но депорт. тюрьму. Дальше – изгнание. Иностранцу наказание вдвойне. Плюс изгнание на определенный срок. А то и наказание втройне, если изгнание без права вернуться навсегда.

Мне поступило предложение переселиться к хохлу. Его пока что не видел.

– Он хороший парень. – И никого не убил.

Так я понял, что если «никого не убил», то можешь прославиться как «хороший парень».

– Не куришь?

– Бросил, – сказал я.

– Паша, – так звали того хохла, – тоже завязал.

– Пойдем к нему! Пойдем!

Было незачем торопиться к некоему Паше. Уже знаю, что заключенные – тоже люди, но озлобленнее. Даже в западной комфортной, на грани домашнего ареста. Решеток нет. Зато непробиваемые, неоткрываемые окна. Вдоволь наешься. Впрочем, некоторые заключенные считают, что лучше бы нас били чаще и не докармливали. Это отвлечет от боли душевной. Такая боль выходит через поступки и слова. Что порой приводит к ссорам и рукоприкладству. Если сокамерник не красноречив по-русски, то все менее обострено. Поэтому я не торопился к незнакомцу. Вначале, думал, присмотрюсь.

Не успел я глазом моргнуть, как Роланд и Томас без спроса перенесли мои вещи в далекую угловую камеру. Там жил Паша. Оттуда они выталкивали его африканского соседа. Ему теперь досталось мое место.

Знакомство с Пашей не впечатлило. Ниже меня ростом. Толстый. Ячменного цвета борода заставляла дать больше, чем его тридцать лет. Новая камера не отличалась от моей предыдущей. Для того и придуманы тюрьмы – чтобы причинять боль и однообразием тоже. Прежде не предполагал, что бывают настолько просторные комнаты для двоих. Хоть в футбол играй. Высокий потолок – это уже бадминтон. В углу была раковина. Туалет – другая здесь же комната. Вместо двери – белая клеенчатая на липучках штора. Пол застелен серым ковром. В конце комнаты (порой рука немеет написать «камера», не будем прибедняться) у окна поперек наших кроватей расположился стол. Его не сдвинешь. Закреплен, привинчен к полу. Койки в тюрьмах обычно двухъярусные. Экономия места. В Колнбруке иначе. Если это, правда, не «транзитка».

Я присмотрелся к тюрьме. Заключенные – преимущественно выходцы из бывших (бывших? везде ли пропало европейское влияние?) колоний: Индия, Пакистан, Нигерия… Туристов из Австралии, конечно, нет. Там белые.

Распорядок напоминал пионерские лагеря. Двери камер закрывались после девяти вечера. Из нашего корпуса Bravo разрешалось посещение соседнего Alfa. Прибалты жили в Charly. Оттуда можно гостевать в три остальные корпуса: Alfa. Bravo, Delta. Камеры Charly никогда не закрывались. В Колнбруке есть еще корпуса в других зданиях. Но туда – нельзя. Говорят, там такие же, как мы, инозаключенные.

В Charly, однако, не было прогулочного дворика, так называемого, outside. Поэтому прибалты оставались в Bravo до ужина. В пять вечера двери закрывались на час. Время ужина. Затем, в шесть, открытие на три часа. Прибалты должны вернуться к себе до пяти. Распорядок дисциплинированного санатория.

Прогулочный дворик закрывался на ночь за несколько минут до девяти. Лишь утром ключ повернется в другую сторону, и начнется еще один день. Дворик… Небо увидишь сквозь решетку. Белая видеокамера наблюдала в углу наверху. За одной решеткой (по правую руку, если выходишь наружу) были видны здания, тоже огороженные решеткой. Там такие же корпуса, как наши. Три остальные стороны дворика огораживались стенами тюрьмы. С одной – окна камер. Другая – тренажерный зал. Третья – единственная без окон, но с всегда запертой дверью. За ней спортивный зал. Порой слышалось, как бегают внутри. Еще во дворике было баскетбольное кольцо без сетки. Мяч одолжат тюремщики.

Отдельный абзац о питании. Раздаточная пищи – в углу. Четыре раза на день открывалось ее окно поднятием вверх белого жалюзи. Двое, добровольцы из заключенных, белые халаты, белые шапочки, выдавали еду. Местное меню… Утро: молоко, банан, кукурузные хлопья. Овсянки, странное дело, не было. Обед и ужин заказывался с доставкой на «дом». Меню состояло из мясных и вегетарианских блюд. Оставалось только, раскрыв рот, поставить галочку – чего изволишь. Меню обновляется еженедельно. Поначалу я подчеркивал без раздумий, без угрызений письменной ручки. Хотя не мешало обратиться к Паше с просьбой о кулинарной консультации. Тюремная пища оказалась острой. Кусочек мяса приравнивался к глотку воды. Здесь скопились южные народы, любители острой пищи, вне закона народы. За исключением восточноевропейцев после преступлений. Литовец Томас до погребения в Колнбруке отбывал в криминальной тюрьме за драку. Обычный случай. Выпил. Hе понравилась прическа соседа по столику. Сам получил больше синяков, чем сосед, у которого даже прическа не растрепалась. Зато тот первым обратился в полицию. Такой доносчик независимо от географии всегда прав. Томас, впрочем, не собирался жаловаться. Не то воспитание. Поэтому Tомасу срок. Я сочувствовал. Какая молодежь без драк? Нормальное явление. Порой без этого и жизнь – тьфу! – скукота смертная. Порой. Наказание за хулиганство, конечно, должно быть, но не до нескольких же лет лишения свободы! Срок Томаса истек. Теперь – сюда. Он считал, что его не имеют права депортировать на родину с пожизненным запретом вернуться. Чересчур суровый приговор? Бесплатный гос. адвокат тут пальцем не пошевелит, чтобы спорить со стороны клиента. Демонстративная правозащита – красиво и объемно снаружи, как воздушный шар, но тоже пусто внутри. И уже год – суды, апелляция туда, апелляция сюда. Его семья живет в Манчестере десять лет. Понятно, что не хочется разлуку. Поэтому Томас все еще тут. Застрял. Надеется. Борется.

Роланд – иначе. Тоже переведен сюда из криминальной тюрьмы. Но хочет на родину. Подписал все бумаги, что хочет, что согласен. Предоставил паспорт. И непонятное дело – год ожидания. Я общался и с другими заключенными, проводил, если угодно, социологический опрос. Оказывается, долгожительство в Колнбруке – это нормально. Не собираешься на родину – сиди! Собираешься – сиди! Тут как в сумасшедшем доме: неизвестно, когда депортируют или когда – чудо! – освободят без изгнания.