Виктор Акулов - Чужакам тут не место!

– Вот бы Солженицын о нас узнал. Мы – это его профиль.

– Он умер. – Серьезно?

– Серьезней не бывает. И он бы тебе не помог. Зачем ему плохо отзываться о своих западных друзьях? Еще как бы не отобрали обратно нобелевские подарки. Бывает же так, что наградят, а потом вспоминают, что ошиблись. Сегодня – герой, а завтра – проклятый.

– Неужели в России никто о нас не напишет и не напечатает?

– Представь себе: никто! Россия больше не мировая держава, а региональная. Все, что за пределами ее границ, – это последнее время Россию не интересует. Так что миру плевать на нас… И всетаки очень надеюсь, что ошибаюсь.

Впрочем, он заставил задуматься. Кто расскажет об этих инозаключенных? Неужели все и дальше ограничится шепотом в карликовых газетах о европейском гриме гуманизма? Ладно бы мы – сидим, терпимо, где-то бывает хуже. Удивляет другое – о эти самозваные борцы за свободы, которые лезут с проповедями во все мировые уголки, а дома ведут себя иначе!.. Слова местных политиков явно расходятся с делами!

Каждый день Паша видел, как я пишу на обратной стороне листов приговоров. Cяду на койку. Подожму колени. Положу на них стопку обвинений (пересечение госграниц, отсутствие документов и т. д.) и приговоров. Рассказываю о наболевшем и пережитом. На коленках не напишешь внятно. Получались каракули. За стол не садился. Не по себе, когда кто-либо за спиной. Любознательный Паша спросил:

– А что ты пишешь? – Стихи.

– Зря, – он сказал после паузы. – Лучше сделай статейку, как в Европе возродился нацизм… Cможешь?

«Soft terror», – подумал я и сказал:

– Посмотрим.

– Обо мне там не забудь… Hет, статьи мало. Лучше сразу роман. Здесь хватит героев.

– Паша, не гони лошадей.

Вообще-то мне скучно писать романы. Хочется (!) жить в приключенческих романах. Пока мои мечты сбываются. Но как бы не потерять голову раньше срока при таких-то мечтах. И я уже писал повесть о голландской депорт. тюрьме Zandaam, где находился полгода. Те листы ныне желтеют (у бумаги своя осень) и покрываются пылью в шкафу. Если не считать триста (мое любимое число) экземпляров. Знаю причину, почему моя история не востребована. Не хватило темных красок. Нет давления на жалость. Я даже посмел шутить не к месту, тюремному месту. Вот если бы пустил слезу, слюну, сопли в сахаре, SOS. О да, жертвы нужны. Но тут я показываю свой самый длинный палец… Это значит: да пошли вы!.. Еще повоюем! Дайте только выйти!

У инозаключенных, как мы, едва ли найдутся сочувствующие. Говорят, мы сами виноваты. Сюда, как чернокожих, насильно не перевезли из Африки да Америки. На плантациях тоже не принуждают гнуть спину. Наша вина лишь в том, что мы мечтали о новой жизни. И это стало преступно.

Ночью камеру освещал прожектор со двора. Паша закрыл окно толстой синей шторой. Потемнело. До туалета пройдешь медленно, на ощупь. Да и там не плошай…

Интернет – это повод, чтобы рано проснуться. Вечером на втором этаже (по евронормам – первый) открывалась комната с компьютерами. Туда – по записи. Всем не хватит. Успевают самые шустрые. Открытие дверей в восемь утра. Надо сразу идти. Нет, лучше бы бежать в комнату тюремщиков. Там запись на вечерний интернет. Первые, кажется, пятнадцать добровольцев отправятся не в романтическое путешествие на Бермудские острова, но попадут в интернет. Чтобы вписать имя Pablo (так тюремщики знали моего сокамерника), Паша ставил будильник на мобильнике: без десяти восемь. Поэтому мы всегда бодрствовали вовремя. Он покидал койку раньше меня, пусть и тоже проснувшегося. Его начало дня – в первую очередь открытие шторы. И вот дневной, поначалу слепящий глаза, свет. Затем он чистил зубы. После – зарядка и бокс с тенью. Похоже на подготовку к депортации. Солнце восходило со стороны нашей камеры. Тень было видно. Хотя чаще солнце скрывалось за тучами. Паша тем не менее боксировал с воздухом. Надеялся, что даст прикурить депорт. aгентам? Мы оба еще не знали, что они хитрее… Они придут. Они посещают всех. Мне тоже их не избежать. Черный день изгнания приближался.

Утром лязгнул ключ в замке. Ну вот и открытая дверь. Паша тут же стартовал спортивным шагом: топ! топ! топ! Я всегда отставал от него. Мои глаза были еле открыты. Еще не проснулся. Все потому, что я не оставлял, как он койку заранее, а лишь сразу после открытия двери, будто по сигналу тревоги. Паше интернет нужнее. Скайп – бесплатный разговор, видно друг друга, не то что мобильник. Паша считал: мне проще. Я не семейный. Иногда с ним согласен. Иногда тонул в одиночестве и завидовал птицам, у которых есть гнезда.

Хорошо, что были причины покинуть койку рано утром. Только бы не дрыхнуть до обеда. Иначе начнется бессонница. Ночью в голове тяжелые мысли… От них не спрячешься. И не пожалуешься. В тюрьме не рекомендуется заводить друзей. Неизвестно, кем он обернется завтра. А вам не разойтись по домам.

Вечером у двери закрытой комнаты, где интернет, толпились люди. Даже те, кто проворонилпроспал запись. Они надеялись, что кто-нибудь из записанных, пунктуальных вдруг не придет. Причин хоть отбавляй: болезнь, прогул, а то – мои поздравления! – побег.

После открытия двери мы, зеки, занимали места согласно записи. Тюремщик не терял бдительность, и дежурил, и подсматривал в свой компьютер в конце помещения. На его мониторе, как на ладони, все наши экранчики-квадратики. Это напоминало телевизор, где съемки видеокамер в магазине. Впервые узнал, что мы под наблюдением, когда очутился за спиной тюремщика, чтобы воспользоваться принтером. Зачем слежка? Не удивляйтесь, но запрещалось лишь порнографовидео. Заметят, поймают за руку с поличным… и отключат компьютер. С Бен Ладеном, значит, переписывайся. А порно – нельзя! Руки прочь от порно!

Томас и Роланд приходили в Bravo после обеда. Сейчас, спустя время, не вспомню слово в слово, о чем мы болтали. Блокнотом и, тем более, диктофоном не пользовался. Что подумают, если увидят записи разговоров в тюрьме? Не «стукачок» ли? Зато помню, как прожигали дни напролет. Безделье. Телевизор. Игры в карты. Прогулки из угла в угол. Баскетбол во дворе. Если сыпался дождь, а это случалось почти ежедневно, то мы отступали в камеру. Прежде я не знал, что тут настолько дождливо. На Альбионе оказалось пасмурной не только погода, но и люди. По крайней мере, к иностранцам. Впрочем, отныне остров менее туманный и неизвестный. И после меня – кто знает? – прилетят другие. Российские, а также, может, иранские союзы писателей благословят в путь еще триста, как спартанцев, литераторов, информационных воителей, которые улыбнутся предстоящим испытаниям!.. Литераторам не рекомендуется иметь обратный билет. И в туалете самолета желательно сжечь паспорт. Это чтобы жизнь раем не казалась, чтобы дольше застрять на экскурсиях по колнбрукам. Сказал же Максим Горький: «Идите в люди!» А я вам говорю: «Сидите в Колнбруке!» Вот о чем я думал за игрой в карты. Неудивительно, что проигрывал.