Виктор Акулов - Чужакам тут не место!

Я ему сказал, что тоже инфицирован, но попросил об этом не распространять слух. Мне бы совет. Он:

– Если твои отпечатки пальцев не найдут в Европе, то лекарства дадут. Но не надейся, что освободят. Я со СПИДом тут уже два года безвыходно. Да, лечат. У меня не лучший выбор: либо жизнь, но в тюрьме, либо смерть снаружи. Я сдался в тюрьму добровольно.

– А как же врачи на свободе и гуманитарные организации?

– Лечение дорогое. Никакая организация не выложит полторы тысячи фунтов на каждый месяц на человека.

– Но я слышал, что Европа помогает лекарствами против СПИДа в Африке.

– Да, помогает, чтобы не ехали сюда. – А врачи…

– Я приходил в больницу. Оттуда вышвырнули. И только потом приполз умирающий в полицейский участок. Я сказал, что нелегал.

Со мной раньше случилась похожая ситуация. Голландия, гнойная нога, доброволец в тюрьму…

– Почему ты не уехал из Англии, если на свободе не лечат? – спросил я.

– Поначалу все было хорошо. Я попросил политическое убежище и получал лекарства. Вскоре проиграл беженскую процедуру. Чтобы не попасть в депорт. тюрьму, вовремя скрылся в нелегальную жизнь. В лекарствах врачи, которые еще на днях лечили, теперь отказали. Ведь не было документов. Медстраховка закрыта.

Я признался, что мои пальцы замечены не только на острове.

– Тебя хотят отсюда выслать, – продолжал он. – Поэтому не дают лечение.

До сих пор не понимаю… Неужели жалко лекарства? При колоссальных затратах на тюрьмы изгнаний это казалось странным.

Мой собеседник мог вернуться домой в Конго. Официально там лечат от СПИДа. На деле – вымогательство денег. Я ему верил. Я не забыл российские больницы… И будь все иначе, то зачем ему добровольно оставаться взаперти два года? На сумасшедшего не похож. Значит, действительно, в опасности жизнь.

Не все, конечно, разговаривали о своих спидозных проблемах. Но таких, догадываюсь, хватало. Африканскую эпидемию знаем. Около половины тюрьмы занимали чернокожие. Не сомневаюсь, что значительно тех, кому Европа была последней мечтой и соломинкой на жизнь. Их мечты изуродованы и разбиты. Вот почему эмблема моего рассказа – это вместо петли красной (символ борьбы со СПИДом) возьмем петлю, как буква «Л», но из колючей и ржавой проволоки. И такую проволоку будет нестыдно повесить на двери английских посольств.

Да и что там зараженная кровь. Случалось хуже. В корпусе Alfa был старик с раком легких. О его болезни говорили и заключенные, и тюремщики. Последние иногда ругали местных политиков за жестокие законы. «Человек скоро умрет. Освободили бы». Я с ним мало говорил. По усталым глазам больного понимал: ему не до меня, не до людей.

Согласно совету того ВИЧ-инфицированного, обратился в правовые организации. Утром, когда все оставались в камерах, вероятно спали, я звонил через таксофон. Это в углу просторного помещения, под балконом, у телевизора. Утром поблизости некому услышать о моих проблемах. А телевизор пока выключен.

По телефону говорил с женщиной. Ее звали Ким. Она работала в лондонской организации помощи ВИЧ-инфицированным. Не то чтобы жалобы. Я консультировался. Оказывается, зараженные, подобно мне, имеют право на лечение и доступ к врачуинфекционисту. А его в тюрьме нет. Поэтому нужно в больницу. Только инфекционист, изучив анализы крови, назначит то или другое, пятое лечение от СПИДа.

Ким звонила медперсоналу Колнбрука. Просила, чтобы мне позволили визит в больницу. В одиночку я бы не справился. Тюремного доктора видел один раз. После писал ему о необходимости встречи. Но без толку. Правило тюрьмы: доктор принимает по записи. И толькo он решает, кому посетить госпиталь, кому жить, кому нет. Ему пишут заключенные. Надеются, ждут, месяцы ждут. Известно, что без лечения антиСПИД, которые у меня закончились, проживешь не дольше, чем полгода. Да, возможно, повезет, и начнешь лечение через месяца три. Но сколько всплывет болезней: хрупкий иммунитет…

По словам Ким, инфицированный нелегальный иностранец должен быть в тюрьме. Все законно.

Она помогла. Меня отвезли в госпиталь на белом, без особых примет фургоне. Гражданская машина. Наручники не надевали. Шанс на побег. Если и поймают, то срок не добавят. Нелегалам не добавляют.

Поликлиника была одноэтажным зданием на задворках столицы. Внутри несколько кабинетов. Я сел на стул среди людей. Ожидание. Тюремщики неподалеку. Без наручников – не бежать ли? Теперь окончательно прояснилось: некуда бежать. На острове не протяну нелегально. Идти к родственнику раздумал. Стыдился за себя, неудачника. Но важнее другое. В камере остались две папки моих черновых записей за последние два года. Жаль терять. Наброски книг мечты… Конечно, найдутся такие, кто покрутит пальцем у виска. Какая мечта? Какая книга? Ха! Крыша на боку! Но я же не упрекаю, как ваши мечты упираются в домик с бассейном, а досуг – в телевизор. Каждому свое.

Доктор засыпал вопросами. Когда заболел? Как? Какие планы на жизнь? Я попался в лапы надежды на лечение и даже на свободу. Я был моложе – наивнее.

– А зачем приехал сюда? – продолжал доктор. – В России не лечат?

– Лечат.

– Может быть, тебе лучше улететь обратно на родину?

На этом разговор закончился. И я уже думал о возвращении. Нет. Домой возврата нет. Я осколок и там. Но это другая история… Отчасти поэтому оказался здесь. Мечта начать жизнь с чистого листа. И на первых страницах – клякса Колнбрук.

Мне оставалось шататься без дела. Иван Денисович Солженицына тут посмеется. Мне бы, мол, так. Но что поделаешь – всему свое время. Впрочем, иногда я шевелил руками. Тюремное хобби – кружок рукоделий. Взрывчатку, конечно, не изготовишь. Зато рисуй и лепи из керамической глины. В детстве я увлекался пластилином. Помню разбросанный, прилипший, где попало в доме пластилин. Моя мама ругалась и смеялась. Еще была живой. Качество ее друзей определял просто. Умеешь лепить – хороший человек. Не умеешь – научим.

Комната рукоделий: столы, краски, картины, мешки с глиной. Обычная мастерская. На первый взгляд – кругом будто бардак. Но это бардак творческий. Со временем привыкаешь, понимаешь, что для каждой вещи свое место. Тут дежурила только одна бессменная надзирательница. Впрочем, учитывая ее доброту и отзывчивость – воспитательница. Она одевалась по форме, как все тюремщики, но вдобавок – всегда покрытая голова черным платком. Под присмотром мусульманской воспитательницы я просиживал штаны, рисуя и лепя.

– Что ты делаешь, Victor? – спрашивала она. – Автомат Калашникова, – я отвечал, не глядя на нее. Некогда.

– О, это, Victor, не разрешается. Это нельзя. – Не бойтесь. Я его покрашу в розовый цвет. – Тогда можно. Давай, Victor, давай.

Она хлопала меня по плечу. Можно подумать: старый знакомый. Больше так никого не подбадривала. Ну а я пока ее не хлопал. Вначале, думал, присмотрюсь. Не то хлопнешь на свою голову…