Виктор Акулов - Чужакам тут не место!

Приближался день депортации. Я обдумывал, где останусь. У меня были друзья в других странах. Но там мне запрещено появляться. Уже ловили. Уже выгоняли. Где-то сам оступился. Где-то виноват тем, что иностранец. Так и не пришло в голову, куда пойти, куда податься. Во Франции никого не знал. Предстояла улица.

И вот за мной явились не запылились два депорт. агента. Солнце едва взошло, а уже нет-нет, да скрывалось за движущимися тучами. Еще не было восемь часов. Двери других камер оставались закрытыми. Рано. Так надо. Это на случай, если ссыльный начнет каратэ. Агенты не боятся, что ему помогут заключенные. Нет. Не помогут. Мы понимаем: за драку, того жди, попадешь в «криминалку». Агенты не хотят, чтобы люди – свидетели наблюдали, как ссыльного вытаскивают силой.

Мои агенты нарядились, будто на праздник. Белыe рубашки, черные пиджаки, туфли. Ну а разве не прaздник? Еще от одного почти избавились. Один агент – рыжий и конопатый. Другой – чернокожий.

– Поедешь без сопротивления или позвать подкрепление? (анг.) – спросили меня.

– Что ж, покину вашу страну. Ведь получаю тут тоску. (анг.) – ответил я.

Затем взял рюкзачок и вышел. В пустом и тихом корпусе на секунду другую остановился. Мысленно попрощался с тюрьмой, а ребятам пожелал выбраться из колючеообразных объятий Колнбрука. Хоть правдами. И хоть неправдами, если то убежище. Мы имеем право на свободу. Мы не преступники. Увы, я не был волшебником. И не Бог, и не Зевс. Не то бы сделал всех заключенных крохотными и забрал бы в свободную Францию. Эх, Гарри Поттера бы сюда посадили. Этот сможет.

Автозак, фургон с мигалками, вез нас по дождливому Лондону. Серое небо. Вспышки молний. Старинные постройки. Казалось, из-за угла вот-вот выйдет Шерлок Холмс с зонтиком. Но сыщик не высовывал свой нос. Наверное, боялся промокнуть. Я так и не увидел Лондон без наручников.

В аэропорту Хитроу агенты предложили еду.

– Давайте. – Я согласился. – Только не подмешивайте снотворное. Я готов улететь.

Они купили мне, как себе, гамбургер и кофе. Наручники не снимали. Хорошо, что руки были спереди. Кое-как справился-поел. После прощального завтрака они засыпали вопросами. Откуда я родом? Будто не знают. Как настроение? Точно бы не видят. Какие планы на жизнь? Агенты, догадываюсь, всех нас, ссыльных, так спрашивают. Проверка – не задумал ли побег и сопротивление? В ходе разговора это порой заметно. Еще агенты убаюкивали: «Victor, ты будешь в самой красивой стране мира! Столица любви!» И какого черта, думал ссыльный Виктор, ты сам туда не переселишься? Пройди-ка кое-где по ночному Парижу. Как бы не прикокошили!

Я осмотрелся вокруг. Одежду и сумки некоторых людей украшали кольца Олимпиады. Люди смеялись. Я перебил французскую сказку агента:

– Не надо историй про Париж. Мы тут все как бы взрослые люди. Я там уже был.

В самолет погрузились последними. Наши три места – одно к одному, будто диван. Мне пришлось сесть между агентами. Наручники по-прежнему не снимали. Я заметил на себе любопытные взгляды пассажиров. И это были не такие влюбленные глаза, которыми смотрят на поп-звезд.

– Надеюсь, сегодня будет без шума. – Мимо проходила стюардесса с сердитым личиком.

Вероятно, предыдущий изгой сопротивлялся и кричал. Тоже проклятый и обреченный. Не спешите осуждать таких, если встретите в пути. У нас своя предыстория.

Самолет разогнался. Взлетел. Выпрямился над облаками. Вспомнилось, как только что в аэропорту смотрел на темное и беспокойное небо. А за ним вскоре все оказалось иначе – светлое, мирное, милосердное. Неужели также возможно с жизнью и смертью?

Мне наконец-то сняли наручники. Стюардесса угостила печеньем и соком.

Погода в парижском аэропорту де Голль была теплой. Небо безоблачным. Англичане передали меня в руки французских полисменов. Которые перевели в участок аэропорта. И без наручников – хороший знак.

В участке я сел на стул. Оставалось ждать. Догадывался, что вот-вот освободят. Иначе бы – наручники и камера. Повезло, что мой французский язык хромал. Не то бы и отсюда не сразу унес ноги подобру-поздорову. Люблю сболтнуть лишнее.

Полисмены спросили: привлекался ли я по инциденту с «болгарским» документом. Будто не знали. Конечно, знали. Я признался, что, ну да, было дело – ну да, оступился. И теперь меня опять надо простить и отпустить. Свое отсидел. Аж сутки с лишним.

Потом я снова остался один в ожидании грустной свободы. Рядом мои скромные пожитки: рюкзачок и коробка, куда упакован ноутбук. Я открылразорвал коробку. Экран ноутбука, к моему удивлению, был треснутым. Наверное, разбился, когда я, безбилетник, прятался в поезде Брюссель-Лондон. Жаль. Хотелось почитать что-нибудь бодрящее. Такое имелось в ноутбуке. Лондонские тучи попрежнему облегали мое сердце. Стало не до шуток.

– Говоришь, что в нашей стране у тебя ни родственников, ни друзей. (фр.) – Ко мне подошел полисмен.

– Никого. (фр) – Я отвечал лаконично. Сказать по-французски мне было сложнее, чем слушать, пусть и понимая с горем пополам. И какой смысл объяснять ему больше?

– И ты без документов? (фр.)

– Да. (фр.)

– Ладно. Иди. И коробочку с собой забери. – Полисмен показал на ту, что хранила ноутбук. – Сойдет за крышу. Ночью обещали дожди. (фр.)

Я освободился в Париже. Красиво ли там? Какое мне дело до архитектуры, eсли только что освободился? То есть это важно, но не в первую очередь. Доживало лето. Еще жарко. Пот со лба. Я заглядывался на девок в юбках. В Колнбруке таких не было. Я слонялся по столице бездельно и бесцельно, как и прежде в тюрьме-санатории. Случайно наткнулся на оружейный магазин. Внутри него загляделся на стенды. Окаменел, будто загипнотизированный. Продавца, кажется, услышал не сразу. Я могу долго смотреть на грозовое небо и оружие. Ну и еще девки в юбках. На которых, впрочем, вспоминая болезнь, старался смотреть реже. Проблема, что огнестрельный ствол мне не продадут. Документы отсутствовали. Жаль. Без огонька кое-кому не дашь дать прикурить и не взять напрокат островок. Тоже мне оружейный стенд – нельзя то, нельзя это. Стена плача – вот что тут. Ну а холодное оружие – пожалуйста, не вопрос. Я положил глаз на нож длиной с две мои ладони. С выкидным лезвием, знаете ли, не пользуюсь. Один, два удара – того жди, лезвие разболтается и потеряет боеспособность. Конечно, я, гражданин мира, использовал бы оружие, если только самооборона, если толпа возьмет в «кольцо». Ночной Париж опасен.

Я расплатился за нож. Продавец упаковывал его в подарочную коробочку. Я сказал, что это лишнее. Ведь есть чехол. Тем не менее он завернул нож в бумагу и обмотал скотчем. Так, дескать, положено.

На улице я разорвал бумажную обертку. Выкинул ее в мусорку. Нож положил в рюкзак. Ну вот и приготовился к полночи.