Тим Себастиан - Шпион под подозрением. Спасские ворота

Карпов был почти уверен, что его вчерашняя посетительница не замужем. Слишком много в ней независимости. Такие люди всегда существуют сами по себе, отдают окружающим только свое время, но не сердце, и ни перед кем не раскрывают душу, ключ от которой тщательно прячут не только от всех остальных, но и от себя. Они так переменчивы и непредсказуемы, что, состарившись и присев однажды на скамейку в каком-нибудь парке, даже самим себе не могут ответить на вопрос, что они из себя представляют и почему поступали так, а не иначе.

Вот о чем думал Карпов, глядя на расстилающуюся перед ним панораму Москвы.

В коридоре юридического факультета он машинально кивнул своей секретарше, удивленный тем, что она не идет, а почти бежит и на глазах у нее слезы. Он не остановился и ни о чем не спросил ее — сказывалась застарелая неприязнь, только оглянулся и, подняв брови, посмотрел вслед этой семенящей по линолеуму старой развалине.

Карпов открыл дверь своего кабинета да так и замер с поднятой для следующего шага ногой. Этакий разгром он видел только в кино: сорванные со стен книжные полки, документы, валяющиеся на полу вперемешку с фотографиями…

Тяжело дыша, Карпов вышел в коридор и прислонился к стене. В молодости с ним случались вещи и похуже: угрозы, конфискации, избиения — обычный набор сталинской эпохи. Но сейчас вынести подобное было гораздо трудней. От хорошего самочувствия, приподнятого настроения и оптимизма не осталось и следа. Карпов медленно осел на пол.

В таком состоянии, напуганного и растерянного, его и нашла Анастасия.

Выведя старика наружу, она усадила его на нежно зеленевший газон — красу и гордость университета. Солнце ласкало их своими лучами, дул легкий прохладный ветерок.

Несколько минут они молчали, потом Карпов покачал головой:

— Но что все это… Впрочем, неважно… Да, вчера вы меня спрашивали о русском характере… — Старик невесело рассмеялся. — Вы были правы, он не изменился. Даже сейчас. Мы способны на самые дикие поступки. Хуже того: на глупые поступки. Никакой логики, никакого здравого смысла!

— Почему вы говорите «мы»?

— Потому что все мы несем ответственность за происшедшее. Все, в том числе и я. Мы столько лет позволяли бандитам править нами. Молчали — значит, соглашались. Не желали признать, что революция уничтожила один гнилой режим и заменила его другим, еще более гнилым. Сейчас даже у партии появились сомнения в большевизме, в Ленине. Еще немного — и это здание тоже будет разрушено до основания… Эх… — Он прикрыл глаза. — Я так устал от всего этого… Слишком долго жил. Не хочу больше ничего видеть!

Руки у него тряслись. Анастасия помогла ему встать.

— Я провожу вас домой. Вам надо отдохнуть после такого потрясения.

Старик улыбнулся. Лицо его чуть порозовело.

— Потрясения мне полезны. Вы же не хотите, чтобы я умер от скуки?

Анастасия взяла его под руку с такой простотой и естественностью, словно они были отцом и дочерью, которые, воспользовавшись солнечной погодой, надумали выйти погулять после завтрака.

— Игорь Викторович, в прежние годы нелегко было быть адвокатом. Неужели вы не боялись, что однажды придут и за вами? Как вам удалось выжить?

— Очень просто, моя дорогая. Нам, адвокатам, повезло. И знаете, почему? Судов и расстрелов было так много, что те, кто убивал друг друга, нуждались в нас. Нас ценили. Мы ведь еще могли пригодиться. Сегодня мы защищали жертву, завтра — ее палача. Как во многих трагедиях, в этой тоже был элемент фарса. В каждом ужасном спектакле мы играли роль суфлера.

Квартал, где жил Карпов, был не таким неприглядным, как большинство других новостроек. Здесь были разбиты хорошенькие скверики, росли кусты и деревья. Анастасия вспомнила, что окружающие дома заселены преимущественно элитой — как старой, так и новой.

— Зайдете на чашку чая?

— Нет, я и так уже отняла у вас уйму времени.

Карпов нагнулся к ней, словно хотел поцеловать.

— Моя дорогая, американец, о котором вы меня расспрашивали, и в самом деле интересный человек. Я долго не мог его вспомнить. В пятидесятые годы у нас было несколько американских студентов. И хотя я читал им лекции, но вот запомнить толком никого из них не сумел. Тогда… — он улыбнулся, — мы их считали очень несерьезными, легкомысленными людьми.

Она сжала ему руку.

— Конечно, это еще ничего не значит, — Карпов понизил голос, — но наш теперешний генсек жил, кажется, в одной комнате с кем-то из американских студентов, когда учился на юрфаке. Знаете, ко всем иностранным студентам были приставлены «няньки» — партийные активисты. Не могу сказать с уверенностью, тот ли это студент… — Он подмигнул и отпустил ее руку, — но интерес, который проявили к моему кабинету, возможно, наведет вас на некоторые размышления. До свидания, милая барышня!

Карпов медленно зашаркал к подъезду своего дома, потом обернулся и помахал Анастасии на прощание рукой. Именно в ту минуту он и решил закончить свою деятельность в университете.

Уже в третий раз за день стоило Маркусу в ответ на звонок снять трубку, как в ней раздавались короткие гудки. В четвертый раз, вполне в духе шестидесятых годов, начались угрозы:

— Все западные журналисты — подонки! — немного запинаясь, произнес аноним. — Что вы на это скажете?

— Я с вами согласен, — спокойно ответил Маркус и повесил трубку.

Через полминуты телефон зазвонил вновь. Теперь голос был женский — низкий и тягучий.

— Не помнишь меня, дорогой?

— Назовитесь, тогда, может быть, вспомню.

— Ну, мой муж тебе напомнит. Он очень хочет поговорить с тобой о том, что у нас было. Знаешь, он страшно зол…

Казалось, этому не будет конца. После седьмого звонка Маркус просто перестал снимать трубку, а на девятом отключил телефон и, усевшись в гостиной, врубил магнитофонную запись народной музыки — специально для тех, кто прослушивал его квартиру.

Похоже, сегодня настала его очередь подвергнуться травле. Вероятно, просто выпал его шар. Почему бы не покуражиться над Маркусом? Людишки с нездоровым цветом лица и потными ладонями, уставшие от спертого воздуха служебных помещений и подглядывания в замочную скважину, решили устроить себе маленькое развлечение за его счет.

Нет, пожалуй, такая интерпретация не выдерживает критики. Скорее всего, его хотят слегка постращать да посмотреть, что он станет делать. С одной стороны; это неплохо: раз до сих пор не арестовали, значит, на него ничего серьезного нет. Но, с другой стороны, их интерес сулит неприятности в будущем: видимо, они полагают, что могут раздобыть против него компромат — иначе занялись бы кем-нибудь другим.

Здесь как в капле воды отражалась вся советская действительность с ее насыщенной подозрениями атмосферой.