Анри Кок - Гостиница тринадцати повешенных

И, подавив горестный вздох, мэтр Гонен мысленно добавил:

«Дай Бог, чтобы только Бибиана ничего не услышала! Милая малютка! Она не вынесет больше… она умрет!»

Дальнейшие события сами собой объяснят нам вскоре причину того, почему Бибиана, которую мы не видели весь этот месяц, томилась страшным недугом, приводящим в отчаяние и мать, и отца.

В особенности отца, который в глубине души не мог не сознавать, что именно он является главным виновником болезни дочери, увядающей на его глазах, как полевой цветок.

Ах! Это обычная история! Говорят, мщение – оружие обоюдоострое, и это правда.

Движимый местью, а возможно, побуждаемый также и корыстными видами, мэтр Гонен сделался сообщником чудовищного заговора…

Но несчастный не подумал, что Смерть, эта безжалостная коса, не всегда довольствуется лишь указанной ей жертвой, но любит пожинать по своему произволу.

Теперь последуем за Лафемасом и Мирабелем, отправившимися, в сопровождении бывшего фокусника, в комнату Бибианы…

Обзор гостиницы закончился быстро. Впрочем, он был совершенно бесполезен. Мы уже сказали, что там были приняты все предосторожности, так что даже самый зоркий глаз не смог бы ничего открыть.

Комната Бибианы находилась на втором этаже. Прежде чем ввести туда гостей, мэтр Гонен выразил вполне естественное желание предупредить свою дочь… о великой чести, которую ей оказывают …

– К чему предупреждать, мой милый! – вскричал Лафемас. – Разве твоя дочь – такая знатная дама… что надо испрашивать у нее аудиенции?

– Но она, быть может, сейчас отдыхает, монсеньор.

– Ну и что ж! Если она отдыхает, мы это увидим! Пойдем!..

И резко толкнув дверь, Лафемас с Мирабелем вошли в комнату.

Бибиана полулежала в кресле у окна, выходившего в сад.

Около нее сидела за прялкой ее матушка.

Хорошенькая, но бледная и изнуренная головка девушки покоилась на подушках в полудремоте, так что шум шагов не сразу вывел ее из этого оцепенения.

– Жена, – сказал Гонен, – вот эти сеньоры пожелали осведомиться о здоровье нашей дочери.

– А! – произнесла та, поспешно вставая.

В это время и Бибиана открыла глаза.

– Да, – проговорил Лафемас. – Мы с мэтром Гоненом – старые знакомые, и, стало быть, нет ничего удивительного в том, что я принимаю живейшее участие в его заботах и огорчениях.

И подойдя к больной, командир ловкачей продолжал, взяв ее за руку:

– Здравствуйте, дитя мое! Вы, конечно, меня не знаете, но я уверен, что ваш отец часто говорил вам обо мне… о господине де Лафемасе! Не правда ли, что он часто произносил мое имя?.. Хотя бы, к примеру, по поводу произошедших здесь убийств тех молодых дворян… которые были моими друзьями?

Бибиана задрожала при этих словах, и два красных пятна мгновенно выступили на ее щеках.

– Вот так так! – воскликнул Лафемас. – Мне кажется, эти воспоминания волнуют вас, дитя мое. Простите меня, но, между прочим… так как ваш отец дал мне еще самые неточные сведения о моих друзьях – а, как известно, уста младенцев глаголят истину, – вдруг вы знаете больше, чем он. Прежде всего, правда ли, что двое последних убитых завтракали здесь, а?

Конечно, Лафемас употребил средство не совсем деликатное, но которым чаще достигают цели. Он говорил ложь, чтобы выведать истину. Неожиданный и хитрый, этот вопрос покоробил мэтра Гонена.

Но Бибиана, снова побледнев, как смерть, и склонив голову к подушке, сказала:

– Если мой отец не смог дать вам достаточных сведений, монсеньор, то как же я могу это сделать, когда больше месяца не выхожу из своей комнаты?

Лафемас закусил губу.

– Вот как! – произнес он. – Так вы уже так давно больны, дитя мое? Чем же вы страдаете?

Бибиана приложила руку к сердцу.

– У меня болит здесь, – сказала она.

– Сердце? Бедное дитя!.. Но вам, вероятно, говорили об убийствах в Оливетском лесу?

– Нет.

– А когда здесь был парижский прево, то разве он вас не спрашивал?

– Нет. Зачем ему было меня спрашивать? Да если бы он и спросил, то я бы ему ответила… то же, что и вам. Я ничего не знаю… ничего не видела, ничего и никого… и…

– О чем же вы плачете, малютка?

– Да потому, что вы ее мучаете вашими расспросами, монсеньор! – вскричал наконец Гонен, потеряв всякое терпение.

– А! Так я ее мучаю! – произнес Лафемас, окинув своим недобрым взглядом трактирщика. – Очень жаль!.. Но все-таки мне ужасно хочется поговорить с вашей дочерью, Гонен! Не знаю почему, но мне кажется, что этот разговор будет мне чрезвычайно полезен… Впрочем, я вас не удерживаю, любезный, а также и вас, моя милая. Возвращайтесь к вашим занятиям… не стесняйтесь… а мы потолкуем с мадемуазель Бибианой!

Это разрешение дано было тоном, столь повелительным, что трактирщик и его жена даже попятились.

Между тем Бибиана, придя в ужас при одной лишь мысли о том, что ей придется остаться одной с незнакомцем, с умоляющим видом протянула руки к своим родителям.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, вероятно, чем-нибудь ужасным для тех, кто вызвал данную ситуацию, так как Гонен обожал свою дочь и, конечно, скорее пошел бы на скандал, дабы, как говорится, ускорить ход событий, нежели позволил бы непрошеным гостям и далее подвергать Бибиану допросу, бывшему для нее сродни пытке…

Но на сей раз Двенадцати Шпагам Дьявола не суждено было покинуть ножны.

Когда Лафемас устраивался уже более решительно рядом с Бибианой, указав пальцем Гонену и его жене на дверь спальни, дверь эта вдруг распахнулась, и в комнату вошел Жуан де Сагрера.

Бибиана, ее отец и мать вскрикнули от радости, увидев пажа.

Тот же, подойдя к Лафемасу, надменно произнес:

– В чем дело, сударь? С каких это пор люди дворянского происхождения столь мало заботятся о собственном достоинстве, что позволяют себе не уважать молодость и страдания? Внизу мне сказали, что вы и ваши друзья явились сюда для сбора информации касательно некоторых убийств, совершенных в этих краях… Что ж! Это ваше право… и я не имею ничего против! Но, переговорив – безрезультатно – мэтром Гоненом и его слугой, вы зачем-то решили допросить больное дитя, и вот этого уже я допустить не могу! Бибиана – моя подруга, господин де Лафемас. Тот, кто нападает на нее, нападает на меня! Или вы немедленно покинете эту комнату и навсегда забудете вход в нее… или же я потребую от вас сатисфакции за оскорбление, которое вы наносите мне, врываясь в пристанище моей подруги!

– Не сомневаюсь, что, будучи человеком здравомыслящим, господин де Лафемас сейчас же согласится принять ваше первое предложение, господин маркиз… Признать ошибку никогда не поздно… в то время как продолжая упорствовать в глупости, можно многое потерять.