Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

Затем Антон Матвеевич немедленно затребовал к себе пристава следственных дел Игнатьева с проколами допросов садового сторожа. За Игнатьевым немедленно послали, и вскоре Павел Петрович уже стоял навытяжку в кабинете полицмейстера.

Фон Лирних нетерпеливо вынимал листки допроса из подготовленной для него папки.

«Силантьев Тимофей Панкратович, состоящий на должности сторожа, показал, что в ночь совершения преступления ворота сада были заперты им в обычное время согласно служебного предписания…»

– Ослы! – простонал полицмейстер. – Какие ослы!

Так я и встретил зиму в сторожке, где успел уже пообжиться, придав непритязательному своему жилищу вполне сносный вид. Со стороны казалось, будто я был там один. Только на самом деле в маленькой сторожке по-прежнему обитали двое. Тот я, который всё ещё был связан с прошлой жизнью и я, рождённый заново, с другим именем и вновь обретённой судьбою. Один был Арсением, другой Тимофеем, но вовсе не тем Тимофеем, что годами влачил убогое существование садового сторожа, а совершенно другим человеком, с особенным предназначением и будущим, которое было ему ещё неведомо. Став Тимофеем, я более не тяготился прожитым, а настоящее моё могло перемениться в любое мгновение. Но и Арсений, распорядившийся своей судьбой самым нелепым образом, был ещё здесь, упрямо не желая покидать меня. Да и не мог так запросто исчезнуть человек, отмеченный природой выдающимся талантом.

По ночам, в густом, согретом сумраке, под мягкое потрескивание горящих поленьев в маленькой печке, мы беседовали друг с другом, обмениваясь непростыми вопросами, ответов на которые долгое время не могли найти. Но постепенно, обрывками, каплями, из наших ночных разговоров, тщательно скрытых от постороннего слуха, стало обрисовываться некоторое подобие истины. Из истины этой следовало, что Тимофей – вовсе и не Тимофей, а всё-таки Арсений, самый настоящий, но только уже другой. Выходило, что жизнь сдала мне козырную карту и подарила следующий ход в своей игре. А, следовательно, отбросив прошлые ошибки, словно испорченную липовую чурку, я начинаю проживать вторую жизнь. Теперь сторожка сада виделась мне чем-то вроде кокона, откуда в положенный срок, разбуженная весенним солнцем, взмоет в небо прекрасная бабочка.

Когда-то в детстве, спускаясь по извилистой тропе к реке, я оступился и упал, неловко покатившись кубарем. Из-за ушиба мне не сразу удалось подняться. Какое-то время лежал я в траве, разглядывая ноги с содранными в детских забавах коленками, загорелые испачканные руки, и себя самого, своё тело как бы со стороны, будто глазами другого. Это было странное, пугающее переживание выхода из собственной оболочки. Ощущение это казалось настолько реальным, что я испугался, подумав, что когда-нибудь снова разлучусь с собственным телом и не сумею более войти в себя.

Нечто подобное я и переживал теперь, спустя многие годы… Только сейчас я почти не боялся. И сегодняшнее предвкушение скорого расставания с давящим невзрачным коконом сладко волновало меня.

Однажды тёмным ветреным февральским утром при пробуждении от неглубокого сна открылась мне и ещё одна безусловная истина. Истина эта заключалась в том, что моя маленькая Нюта жива. А иначе и быть не могло. Потому как существование другого Арсения есть прямое доказательство существования и новой Нюты.

И ещё я понял, что непременно должен встретиться с ней. Потому что когда-то именно роковая встреча с Нютой перечеркнула разом её и мою жизнь. Но нынешний Арсений обладал знанием, дающим необыкновенное могущество и силу. И теперь я смогу всё поправить. Я поменяю правила игры. Потому что я – Волшебник.

Большинство людей по своей природе глупы и ничтожны. Мысли их жалки, а устремления низки и смехотворны. Главный источник наслаждений состоит в обжорстве, а предмет заботы – в опекании собственных детей, столь же ничтожных, как и их родители. Человеку незаурядного ума и дарования, а также и с возвышенной натурой, каким был я, найти достойную компанию в среде простых людей для себя невозможно. Да в этом и нет необходимости. Многообразие и затейливость мыслей вполне позволяли мне довольствоваться собой. Тем более что я мог придать зримые формы порождениям рассудка моего, просто используя для этого собственную преобладающую способность.

Я сотворял свой особенный мир, вдыхая жизнь в простые сучковатые поленья, безмолвно дремлющие в дровяном сарае. Промёрзшая, неподатливая древесина казалась скверной, а зачастую почти не пригодной к делу, но только не для меня. Талант и воля, вкупе с неограниченным запасом времени подвигли мастера на сотворение чуда, доселе никому неведомого.

Пристройка позади сторожки, служившая мне мастерской, постепенно населялась новыми обитателями. То были не куклы, не игрушки, но особенные существа, порождённые искусными руками. Каждое из них несло в себе частицу моего сознания. Гнев и страх, надежда, отчаяние – любое проявление душевной страсти получило собственную оболочку плоти. Теперь, обзаведясь телами, страсти мои учились жить самостоятельно, более не истязая меня. Они приветствовали создателя, мерно покачиваясь под потолком, как только я переступал порог места их тайного собрания.

Вот так я создал свой народ, как воплощённое подобие страстей всего божественного мироздания.

Для совершенства и законченности ему не доставало только одного – властительницы, маленькой царицы сердца, моей желанной Нюты.

Я терпеливо ждал её. И мысли о Нюте теперь были моей единственной, последней страстью, которая упрямо не оставляла меня.

Зима уже уходила из города, и темнеющий снег на газонах сада стал проседать и заметно подтаивать. В мой сад постепенно вступала весна. И с ощущением её прихода, томление моё и желание свидания с Нютой усиливалось, становясь мучительным. Но я ведь знал, я точно знал, что и она мечтает о встрече со мной.

Потому, что лишь мне одному только и было под силу изменить течение её убогой незамысловатой повседневности и показать всю радость другой стороны бытия.

И потому ещё, что наша последняя встреча закончилась главной ошибкой моей и её прошлой жизни.

Но вот однажды ко мне пришло решение, совсем простое. Я понял, что непременно должен сообщить ей о себе. И с этого времени, я принялся писать ей письма. Письма эти я отсылал на адрес почтового отделения нашего маленького города, подписывая их не именем, но настоящим, истинным моим названием – «Волшебник Сада». Ведь именно так я сам себя и называл. Конечно же, мои послания нашли своего адресата.

В один из дней, когда весна в моём Саду окончательно сменила зиму, на дорожке одной из аллей я наконец увидел маленькую Нюту. Она пришла не одна, за руку с ней вышагивала дама весьма неприятного вида. И, судя по бледному личику девочки, Нюта была глубоко несчастна.