Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Брешковская продолжала внимательно следить за Азефом заплывшими колючими глазками. Притянула его за рукав:

— Вот и молодец! «Пей, ешь, а правду режь!» Полюбились, и что ж тут плохого? От любви ряды партии только сплоченней станут. Аргунов-то ох какого мнения о тебе, Иван Николаевич! Где она, писулька? — Засуетилась, сунулась в один ящик комода, в другой, нашла, вытащила конверт. — Вот, слушай, что твой дружок пишет: «В Северном союзе главный адепт террора — Иван Николаевич Виноградов. Острый, проницательный ум, редкая отвага при абсолютном хладнокровии. Верный, надежный товарищ». Каково? И еще извещает, что в опасении ареста тебе передал все списки и связи. — Повернула голову, на которой сквозь редкий серебристый волос проглядывала розовая кожа черепа, крикнула: — Маня, ты слышишь? Аргунов, как страус головой в песке, спрятался в Ярославле. Нашел где прятаться! Вот тебе и умный вроде человек. Господи, ох, у нас умники, кумполы деревянные, мозги законопаченные! Значит, товарищ, вы за террор?

Азеф согласно наклонил голову:

— Да, Катерина Константиновна, я считаю, что только террором можно разрушить устои самодержавия. Обстановка в России теперь тяжелая, так что руководству партии надо непременно находиться за границей.

Брешковская рассмеялась.

— И я давно твержу: центр партии социал-революционеров находится в этой гостиной, у кресла нашего дорогого Гоца. Все вокруг него вращается, как планеты вокруг Солнца. Это ты правильно сказал: руководителям партии за каким хреном сейчас соваться в Россию? Знаете почему?

Азеф нерешительно сказал:

— Я мало чего знаю о делах партии, но, судя по всему, в наших рядах есть предатели.

Брешковская закричала:

— Вот, вот молодец, проникнул в мою мысль! Я в этом окончательно убедилась. Все обстоятельства говорят за то. А есть средство борьбы с предательством?

Азеф развел руками:

— Смешно будет, если я вам, Катерина Константиновна, начну советы давать! Вы уже личность историческая, о вас молва по всей России идет…

Серые щеки Брешковской малость зарделись от удовольствия. Она проворковала:

— Ну, молва, что волна: расходится шумно, а утишится, так и нет ничего. Все же, товарищ, скажи свое мнение.

— Первое — надо конспирацию усиливать. Не принимать в свои ряды подозрительных лиц — это два. Готовить и проводить акции в строжайшем секрете, чтобы о грядущем покушении знали только причастные к делу лица: химик, готовящий бомбы, сам, понятно, метальщик, ну, и уличные наблюдатели, прослеживающие приговоренное лицо.

Гоц с горячим любопытством слушал Азефа. Напряг болезненный, словно шелестящий, голос:

— Этого мало! Этим не победить предательство.

На лицо Азефа наползла печаль.

— Увы, полностью искоренить предательство никогда не возможно. Но наш долг — создать такие условия, при которых предателям и продажным шкурам действовать внутри партии станет невозможно.

Брешковская почмокала губами:

— Эх, как бы все так просто было…

Азеф решительно потряс мягким кулаком:

— После каждого ареста, после каждого провала необходимо анализировать их причины и сопоставлять с предыдущими провалами, искать общее, подвергать анализу круг лиц, которые владели во всех случаях сведениями, вызвавшими провал. Делать это надлежит тщательно, обдумывая со всех сторон, никому не выдавая заранее индульгенций на непогрешимость. Я твердо убежден: «подметку» всегда можно вычислить по множеству признаков, сопоставляя обстоятельства и имевшуюся у подозреваемого информацию, а главное — по поведению подозреваемого, по его глазам, по его речам.

Гоц протянул обе руки к Азефу:

— Прекрасно, Иван Николаевич! Вы — умница, вы должны войти в Центральный комитет партии.

Брешковская и Чернов согласно закивали:

— Конечно, конечно! Тем более что Аргунов просит об этом же. Северный союз должен же иметь своего представителя!

— Спасибо, товарищи, за доверие! — Азеф помахал пальцем. — Но я отвергаю такую честь, ибо, на мой взгляд, наша красавица Маша Селюк более достойна вой ти в ЦК партии.

Селюк благодарно улыбнулась, и ее невзрачное, скуластое лицо сразу похорошело.

В это время с улицы вошел юноша. Он был словно с конфетной обертки: большеглазый, улыбающийся, с курчавящейся шевелюрой льняных волос, падающих на плечи. Единственно, что портило эту ангельскую красоту, — экзема, обильно выступившая на лбу.

Брешковская, обращаясь к Азефу, ласково ворковала:

— Лешенька Покотилов, красавчик наш! Дворянин! Учился в Киевском университете на химика. Надо сказать, учился недолго, устал грызть гранит науки и обратился вспять. — Рассмеялась жидким смешком. — Выставили нашего Лешеньку из альма-матер и хотели в крепость упечь. Как и дружка его, Степу Балмашова, тот тоже пригожий, словно принц из сказки. Леш, ты куда своего дружка дел? Уходили из дома вместе, а вернулся ты один.

— Степан отправился к большому фонтану, там хорошо поют бродячие итальянцы. Мой дружок большой любитель бельканто.

Брешковская продолжала нарочито ворчливым голосом:

— Леша, признайся: беспорядки в Киеве ты организовал?

Покотилов надул губы:

— Ну зачем, Катерина Константиновна, вы так выражаетесь — «беспорядки»! Решение о демонстрации принял студенческий комитет, а меня избрали его председателем. Мы в феврале девяносто девятого года поддержали петербургских студентов, они вышли на улицы и демонстрировали…

Брешковская саркастически усмехнулась, но взирала на юношу с материнской нежностью:

— Любопытно знать, по какому такому поводу «демонстрировали»?

Покотилов вздохнул:

— Так об этом все газеты писали!

— А я газет не читала, расскажи, коли бабушка тебя просит! — настаивала Брешковская.

Покотилов смиренно отвечал:

— Ректор Петербургского университета Сергеевич на страницах «Нового времени» приказал своим студентам в день акта восьмого февраля вести себя сдержанно, не выкрикивать из зала лозунгов против правительства, не материться и не курить. Ну, студенты, понимаете, возмутились, дескать, по какой такой причине ущемляют? Ну, начали бузить, а тут полиция с нагайками…

Брешковская не унималась:

— Он ведь не приказал вам, сняв портки, с голой задницей бегать! Сергеевич дело требовал! Студенты — народ известный, беспокойный. Кто в молодости не безобразничал? А вы, киевляне, тут при чем?

— Солидарности ради. У нас была демонстрация, мы хором кричали «Долой самодержавие»…

— Кричали — это так, хоть сама и не слыхала, а что уличные фонари и стекла в обывательских домах били — это плохо, это на студентов тень бросает, народ настраивает… Эх, чего с вас возьмешь — студенты, в голове один ветер. Ну, знакомьтесь…