Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Балмашов воскликнул:

— Нет, совсем не напрасно! Григорий Андреевич изменил всю жизнь мою, открыл глаза на мудрость. Перед всеми заявляю: это истинно святой человек, он мне объяснил: погибнуть за свободу — счастье величайшее.

Азеф заметил, как Брешковская бросила короткий взгляд на Гершуни, подмигнула. Тот смотрел на Балмашова с тем вожделением, с которым смотрит хозяин на вскормленного им поросенка, которого скоро закалывать и подавать к столу.

Гершуни подошел к Балмашову и прижал его к груди:

— Спасибо, мой мальчик, ты имеешь большое сердце! Клянусь честью!

Глаза Балмашова вдруг вспыхнули бешеным восторгом, лицо озарилось страстью. Он воздел к небу руки и мечтательно воскликнул:

— Представляете, я — жертва царизма — на помосте, а внизу — толпа, толпа, молодые красивые девушки кидают на помост цветы и роняют слезы, благодарные рабочие и крестьяне кричат мне «ура!». А я один возле виселицы, гордый, бесстрашный, молодой. Подходит палач в красной рубахе, хочет мне мешок на голову надеть, а я ему гордо: «Уберите руки! Я буду смело глядеть в лица своих убийц!» Толпа все слышит и ропщет. Она бросается на конвоиров, отнимает у них винтовки, снимает меня с помоста и на руках несет по всему городу. Народ ликует, народ поет радостные песни о свободе!

Брешковская заговорщицки подмигнула Гершуни и захлопала в ладошки:

— Ай да молодец Степа! Такой от горячего дела не отступит, кремень, да и только. Лишь Григория не захвали, а то он зазнается. Глянь-ка, совсем сомлел от счастья.

Гоц, со своего кресла внимательно следивший за этой сценой, солидно согласился:

— Степа — гордость российской интеллигенции.

Азеф подумал: «Создатель, я что, в сумасшедший дом, что ль, попал? У этих детей — Балмашова и Покотилова — с головой не в порядке, а взрослые прохвосты, Гершуни и Брешковская, пользуются этим, готовят их для смерти? Ужас!» Но сказал Азеф другое:

— Я очень понимаю нашу молодежь. Я тоже очень горячий. И самодержавие люто ненавижу, мещанское болото ненавижу. Я все разнесу, бах-бабах — в клочки! На царя хочу — с бомбой!.. Чтобы увидать в последнее мгновение его взор, остекленевший от предсмертного ужаса, полуоткрытый рот, из которого не успел вылететь звук. Взрыв, огонь всепожирающий! О, счастье!

Брешковская бросила коляску, за которую все время держалась, покатывая в ней, словно младенца, Гоца, подскочила к Азефу, обняла его за плечи и опять поцеловала:

— Вот это по-нашему! «В клочки разнесу!» Кто смел, тот и съел. На Николку, вишь, с бомбой! Это, дескать, нам нипочем, закусывай калачом! Люблю таких! — И снова чмокнула Азефа.

Чернов притворно закричал:

— Катерина Константиновна, я вас ревную! Ивана Николаевича на дуэль вызову…

Балмашов поднялся с дивана, несмело подошел к Азефу и застенчиво проговорил:

— Иван Николаевич, позвольте пожать вашу мужественную руку! Вы — настоящий герой.

Азеф растроганным тоном сказал:

— Степа, Степа!

Балмашов с жаром продолжал:

— Наше поколение, молодежь, берет пример с вас, ветеранов революции! У вас мы учимся преодолевать страх смерти во имя светлого будущего всех пролетариев! Про себя сказать можно?

— Скажи, скажи, Степа! — Брешковская подмигнула юноше. — Ведь ты наш ангел… ангел террора.

Балмашов, радуясь общему вниманию, продолжал:

— Я еще в гимназии прочитал прекрасную мысль Эпикура: «Не бойся смерти, ибо она к нам не имеет никакого отношения. Ведь когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступит, то нас уже не будет!» И я прозрел: не надо бояться потерять себя, свое тело! Надо стремиться к прекрасной бездне, где мы уже были и откуда мы вышли, — к небытию!

Азеф вдруг заплакал. Он обнял Балмашова, затряс плечами и сквозь рыдания произнес:

— Святой мальчик! Ты рожден для прекрасной жизни — долгой и светлой, а вот мы, закаленные бойцы, должны сражаться за вас, и если понадобится, то и головы сложить. Мы должны сохранить вас…

Все были растроганы и даже смущены.

Чернов задумчиво подергал себя за бородку, выдернул волосок, положил на ладонь и сдунул на пол.

— Революция, свержение самодержавия в России изменят ход всей истории человечества… И мы — творцы прекрасного будущего!

Азеф с пафосом воскликнул:

— Да, мы жертвуем собой ради святой идеи… — указал глазами на Балмашова, — и молодежь с нами! Так что рука об руку вместе радостно пойдем… на подвиг! — Заглянул в лицо Гоца. — И потом, почему наша партия последние год-два просто бездействует? Казнь министра просвещения Боголепова — приятное исключение.

Гершуни, два раза пересчитавший деньги, принесенные Азефом, заверил:

— Пора затишья заканчивается! Россию такое ждет, что это неслыханно.

— Когда? — азартно воскликнул Балмашов. — Руки чешутся, дела просят!

Брешковская ласково проворковала:

— Ишь, «руки чешутся»! А слово такое слыхал — конспирация? Так-то! Хочешь увидать, как царский сатрап на кровавые кусочки разлетелся, так помни поговорку: «Ешь пирог с грибами, а язык держи за зубами». Уразумел? Когда возмездие свершится, тогда и узнаешь.

Слова Гершуни и «бабушки революции» насторожили Азефа. Он понял: что-то затевается! Моментально прикинул: «Начать расспрашивать? Нет, ни в коем случае! Это вызовет подозрение».

Балмашов обратился к Чернову, стал выяснять:

— Может, все силы бросить на уничтожение царя?

Чернов начал профессорским тоном объяснять, резко взмахивая руками:

— Нет и нет! Товарищи, дорогие, поймите: на данном историческом этапе уничтожение Николая будет преждевременным. Сейчас важно другое: надо террор приблизить к массам, чтобы массы, простые, честные люди стали уничтожать самодержавную администрацию. А для этого надо самим нам показать пример… Да-с, пример героический!

Азеф возразил:

— Как бы разгулявшийся русский народ вместе с самодержавием не затоптал бы и нас, тех, кто борется за его счастье.

Брешковская устало зевнула, перекрестила рот и сонным голосом заметила:

— Э, батенька, волков бояться — в лес не ходить. А меня нынче бессонница вчистую замучила.

Балмашов, разгоряченный собственной речью, захотел еще поговорить. Он, глядя на Гершуни, спросил:

— Хотите студенческий анекдот про лес?

Гершуни ласково провел по голове Степана:

— Ну, ну, расскажи…

— Пошел мужик в лес помочиться, увидал медведя, заодно и покакал.

Брешковская и Гершуни зашлись в хохоте. Сквозь смех Брешковская выдавила из себя:

— Надеюсь, господа хорошие, когда пойдете метальщиками, никто заодно… — ха-ха-ха! — того… — и снова зашлась в хохоте.

Балмашов обратился к Азефу:

— Иван Николаевич, вы согласны с Виктором Михайловичем?