Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Балмашов часами расхаживал по камере, вспоминая свою прежнюю жизнь. Думалось: «Свобода — это такое счастье! Даже непонятно, как, находясь вне стен тюрьмы, можно быть несчастным? Как хорошо было дома, особенно по вечерам. Перед самым сном мы усаживались возле лампы и по очереди читали вслух. Какая была последняя книга перед моим отъездом в Киев?»

Балмашов стал мучительно вспоминать. Вдруг хлопнул себя по лбу: «Ах, это была „Анна Каренина“! Как раз читал я, а папá и мамá слушали, сидя рядом на диване. Но уже на эпиграфе я споткнулся. Да, я его запомнил: „Мне отмщенье, и Аз воздам!“ Я стал спрашивать родителей, но они не умели объяснить его, хотя, особенно папá, были очень набожными. Так что это означает: „Мне отмщенье, и Аз воздам!“? Надо спросить книгу, может, есть в тюремной библиотечке?»

«Анну Каренину» принесли. Балмашов любил книги и разбирался в них. Он удивился: «Ведь это первое издание — семьдесят восьмого года, типография Риса в Москве! А вот и эпиграф — „Мне отмщенье, и Аз воздам!“. Как понимать? Какое отмщенье? Кому воздастся?»

Балмашов постучал в дверь. Надзиратель открыл «кормушку» и спросил:

— Чего вам?

— Можно пригласить священника?

— Давеча был, может, задержался, пойду узнаю!

Балмашов сел на нары, начал читать знакомый текст:

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастлива по-своему». Он снова вскочил с нар, начал обдумывать: «Ну конечно же! Как мы были счастливы прежде, папá, мамá, я! Даже повариха Дуня Смирнова, эта смешная тетя с длинным носом, и та была счастлива вместе с нами. И горничная Лена, красивая девушка, всегда волновавшая меня. Казалось, это счастье будет всегда и оно будет лишь увеличиваться. И как можно было бы жить хорошо! Ездить по всему свету, останавливаться в самых дорогих отелях, жениться. А как бы радовался рождению своих детишек, как весело играл бы с ними! Ан нет, детишек уже не будет и вообще ничего не будет. Теперь с этим кончено навеки. Как родители Ани теперь радуются, что выдали ее замуж не за меня, а за какого-то чиновника в очках…»

За дверью послышались шаги, ключ стукнул в замочную скважину, скрипнула дверь. На пороге стоял пожилой священник в фиолетовой рясе с большим серебряным крестом на груди. Доброе пожилое лицо обрамляли седые волосы, светло-серые глаза глядели на Балмашова с любовью и печалью. Священник ему сразу понравился. Он обрадованно сказал:

— Здравствуйте, батюшка! Простите, как вас называть?

— Отец Григорий Петров.

— Отец Григорий, объясните, как понимать выражение «Мне отмщенье, и Аз воздам!»?

Священник не стал садиться. Он стоял рядом с Балмашовым, от него пахло кипарисом и распространялось какое-то чарующее спокойствие. Он сказал:

— Эта библейская фраза встречается в Пятой книге Мои сеевой, а затем в Послании к римлянам. А понимать надо так: Господь речет: «Предоставь Мне право карать, и Я воздам виновному то, что он заслужил». В этой фразе сокрыта мудрость величайшая. Если прилагать эту мудрость к повседневной жизни, то нельзя гневаться на тех, кто против нас прегрешает. И тем более нельзя мстить тому, кто нас обидел или обидел наших близких.

Отец Григорий знал, что, попав в тюрьму, многие узники обретают веру в Бога, но он был приятно удивлен тому вниманию, с которым этот красивый юноша слушал его. И он продолжил:

— Господь обладает абсолютной истиной, и ни царские судьи, и ни сами цари, и ни первейшие мудрецы и политики не могут знать меру нашим поступкам. Всегда, без единого исключения, злодейство или просто грех не остаются без наказания. Нет, не только на том свете, но уже и на этом.

Балмашов спросил:

— Батюшка, а как же, к примеру, правители и сатрапы? Они порой заставляют страдать тысячи и миллионы людей, а сами живут в роскоши и всяческом почете!

— А разве роскошь и почет являются залогом счастья? — улыбнулся отец Григорий. — Мы ведь не можем знать о том, что царит в их душах. Может, им жизнь порой кажется страшнее смерти?

Балмашов страстно прошептал:

— А почему не прогнать такого сатрапа и в его государстве установить свободу и равноправие для всех, чтобы все стали счастливыми? Неужели надо терпеть несправедливость?

Отец Григорий возразил:

— «Претерпивый до конца да спасен будет!» И к тому же все счастливы быть не могут, ибо Господь так создал людей, что одни открыты свету и радости, другие смотрят в мрачную темноту. Этих последних ни богатства, ни почести, ни дворцы не осчастливят. Теперь много говорят о социализме. Но наивно думать, что это лекарство от бед. При социализме люди так же будут страдать, завидовать, ревновать, болеть, сидеть в тюрьмах, умирать, так же будут враждовать. Кому-то впору придется социализм, но многие станут печалиться о разрушенном капитализме. Так стоят ли жертвы ради сомнительных перемен?

— А как же жить, батюшка?! — воскликнул потрясенный Балмашов, ибо он понял, что священник говорит правду, и эта правда шла против всех его прошлых убеждений, против того, что внушали ему Чернов, Гершуни и другие революционеры.

— Надо помнить библейскую мудрость: все, что не твоя душа, — это не твое дело. Господи, пошли мне силы, чтоб их хватило себя изменить, приблизить к Богу, а где уж тут менять других людей! Один Господь ведает, кому какой мерой отмеривать. Ему отмщенье, и Он премудро каждому воздаст.

Балмашов попросил благословения, получил его и сказал, почему-то слегка покраснев:

— Отец Григорий, прошу, придите ко мне… — замялся, но справился с волнением, сказал: — Придите в мой последний час!

Он остался один и долго ходил по тюремной камере. Его душа, особо теперь восприимчивая и как никогда прежде открытая истине, была переполнена новыми впечатлениями. Да, новая истина открылась ему, и он понял, что на свете есть лишь одно, о чем надо заботиться, — собственная душа, а остальное приложится.

Государь пригласил в Царское Село товарища министра внутренних дел Плеве, которого был намерен сделать министром, и бывшего министра МВД, престарелого и искушенного в государственных делах Дурново. Государь сказал:

— Господа, в государстве растет произвол террористов. Убийство милейшего Сипягина — это вызов правительству, это вызов мне лично. Давайте вместе думать, дабы избежать новых жертв…

Гости глубокомысленно глядели в рот государя и невнятно рассуждали. Как всякие царедворцы, они были готовы руководствоваться не собственным мнением, а суждениями самого государя. Вот почему суть сказанного ими сводилась к тому, чтобы, с одной стороны, проявлять больше мягкосердия, вовсе исключить смертную казнь, как это было в старину, начиная со времен императрицы Елизаветы Петровны и до самых недавних времен. С другой стороны, убийцам нельзя давать поблажку. Но действовать надо с учетом общественного мнения, которое не на стороне правительства. Тем более что общество недовольно внутренней политикой правительства, которое якобы чрезмерно жестоко по отношению к социалистам, желающим прогрессивных перемен. Они говорили «правительство», подразумевая «государь».