Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Гершуни был в ярости. Лишь воспоминание о том, как ловко за нос провел его наглый хохол Григорьев со своей шлюхой, заставляло скрежетать зубами и нецензурно выражаться. Он размышлял: «Мало того что они не выполнили партийного задания по уничтожению сатрапов, они сбежали, прихватив две с половиной тысячи рублей. Ну, я их поймаю, я их подвергну революционной казни».

Тем временем заказчики Гершуни требовали или вернуть деньги, или совершить убийства, которые они оплатили. Гершуни не имел вредной привычки возвращать чужие деньги. Поэтому с риском попасться в лапы российского правосудия он начал действовать.

Лето 1902 года было в разгаре. Гершуни прикатил в Харьков в самом мрачном состоянии духа. За местного губернатора князя Оболенского он еще три месяца назад получил денежный аванс и все никак не мог выполнить заказ. Свой деловой авторитет Гершуни берег. И если бы не крайняя робость, то сам, наверное, с отчаяния пошел бы на это рискованное дело.

Чтобы развеяться, спустился в трактир, заказал сарделек и два пива «Империал». С наслаждением пил и ел, ибо проголодался изрядно.

Вдруг он увидал, как по ступенькам в трактир спустился молодой парень в кепке, надвинутой на нос, в стоптанных сапогах, рубахе навыпуск, подпоясанной кожаным ремешком, — типичный уголовник. Парень нерешительно остановился у буфета, начал считать свои копейки: стало ясно, что денег парню не хватает. Он плаксивым голосом обратился к буфетчику:

— Васильич, поверь в долг алтын, завтра, чтоб сдохнуть, отдам…

Буфетчик рявкнул:

— Пошел вон, идол проклятый! Чтоб твоей ноги тут не видел, змей гремучий!

Несчастный поплелся на выход. Его окликнул Гершуни:

— Эй, пролетарий, греби сюда!

Тот осоловело уперся мутным взглядом:

— Чего тебе, жиденок?

Гершуни ласково улыбнулся:

— Освежись пивком, — и поманил пальцем лакея: — Тащи еще три бутылки «Империала» и порцию сарделек для моего приятеля. — И снова к парню: — Садись, не бойся! Я человек бесхитростный, у самого, случалось, кишки протокол писали. Гуляй! Горчицей сардельки мажь. Мало будет, еще закажем.

Парень все еще недоверчиво смотрел на благодетеля. Потом освоился. Грязными руками макал сардельку в горчицу, что лежала на блюдечке, жадно засовывал ее в рот и с наслаждением пил пиво. Ткнул пальцем в этикетку на бутылке, с полным ртом промычал:

— А я… того… этой пивнушке служил. Этот пивоваренный завод «Россия» у нас, в Харькове. Понимаешь, чернорабочим был. Пива — хоть залейся. Малина! Тут, ну, на Пасху я перепил, у дверей склада на солнце грохнулся, уснул. А тут, понимаешь, хозяин идет — Игнатищев. Сам пузатый, тростью меня по голове огрел и приказал: «Этого оглоеда на моем предприятии чтобы не было!» Выбросили за ворота, как мусор. Вот, теперь без дела…

Гершуни авторитетно сказал:

— Негодяй твой Игнатищев! Все буржуи негодяи. Их, как вшей, давить надо.

— Это правильно, давить! — обрадовался парень.

— Тебя как зовут?

— Фома Качура!

Гершуни с сердечными интонациями сказал:

— Ты, Фома, сильный мужик, замечательный! Клянусь честью! Тебя довели до нынешнего состояния царь и его приспешники. Посмотри, в каких хоромах живет ваш губернатор Оболенский! Дворцы, ковры, любовницы! У него в подвалах золото стоит — семнадцать мешков, а тебе, сердечному, похмелиться не на что. Давай, брат, по рюмочке протащим! — Повернулся к лакею: — Эй, человек, поставь горькой графинчик большой, да бегом, а то я тебя!.. — И снова задушевно к Качуре: — А ведь ты, Фома, на мой взгляд, ничуть не хуже губернатора!

— Да уж, — подбоченился Качура. — Не глупей ихнего!

Всякой опустившейся безвольной рвани всегда приятно думать, что в их падении виноват кто-то другой, но не они сами, не их лень, не их нежелание работать и учиться. Гершуни ловко и бессовестно потакал дурным страстям тех, кого вербовал в убийцы.

— А если не хуже, — продолжал Гершуни, — так что сидишь? Я так понимаю, что надо мне тебя оборудовать.

— А что? — На пропитом лице Качуры застыло выражение неизбывной глупости. — И оборудуйте, я не против. Только что делать надо? Хазу взять? Всегда пожалуйста!

Гершуни стиснул кулаки, потряс их у носа Качуры и дыхнул ему гнилью в лицо:

— Отомстить! Жажду отомстить, Фома, за твою поруганную честь, за погубленную молодость!

— А как? — Качура все еще не понимал, кто сидит перед ним.

— Этого изверга рода человеческого князя Оболенского надо в землю вколотить. На полтора метра. А самому слинять! За этот благородный подвиг ты получишь две сотни.

Качура не поверил:

— Ну уж две сотни? — У него сперло дыхание и застучало сердце.

— С этого места не сойти! Сам тебе дам. Клянусь честью! Вот задаток — пятьдесят рублей. Держи, держи, не бойся! Остальные, как пришьешь губернатора.

— Так у меня нет… этого, пистоля. Может, «пером»? Подскочить, чик по горлу, и — когти рвать. А? Да только, понимаете, уж лучше не губернатора, а пришить Игнатищева. Я бы дешевле на червонец взял, потому как зуб на него держу. Давай за сто девяносто, ну? И за сто рублей еще нашего дворника Федора. Ах, какой пес…

— Игнатищева и дворника — в другой раз, а сейчас — Оболенского.

— Он что, вас обидел?

— Еще как! Я и сам бы замочил его, но он и его приспешники меня в личность знают. Как увидят, так сразу блажить начнут: «Хватай!» А тебя губернатор в лицо знает?

Качура замотал головой:

— Откуда! Я могу, понимаешь, губернатора… если добавите сотельную… Только, господин, не обманите. Ну, еще перекувырнем по одной? Какой же вы человек душевный, располагающий… Уж я для вас поспособствую! Как для отца родного.

После знакомства и угощения, оплаченного вождем террористов, Качура был готов на любой подвиг. Гершуни не отходил от него, они постоянно — днем и ночью — были вместе. Гершуни купил Качуре приличный костюм и ботинки, сводил в баню, отмыл, поселил вместе с собой на конспиративной квартире.

29 июля эта парочка выследила губернатора Харькова князя Оболенского, когда тот с приближенными выходил из драматического театра в саду Тиволи.

Тут злодеи разделились: Фома отправился стрелять, а Гершуни удалился на безопасное расстояние — наблюдать.

Гершуни видел, как Качура подошел на расстояние пяти шагов к Оболенскому и открыл стрельбу. Но от запоя и ужаса руки Фомы так отчаянно тряслись, что отравленная стрихнином пуля не задела Оболенского, но попала в начальника городской полиции, который вскоре скончался.

Качуру тут же схватили, повалили на землю, долго топтали ногами, а потом то, что осталось от покусителя, отправили в тюрьму. Уже на первом допросе он все рассказал про «нахального жиденка», который подбил его на покушение и деньги хотел дать. Затем Качура привел сыщиков к конспиративной квартире, но там нашли только калоши, которые Гершуни, убегая, забыл надеть.