Ирина Потанина - Труп из Первой столицы

— Буду слушать, — упрямо насупилась Света, в своей привычной манере и споря, и не споря одновременно. — Только вы говорите, пожалуйста, по сути. Итак, в последние годы вы тайно переписывались с французскими родственниками.

— Да, — улыбнулась Ирина. — Это я и хотела сообщить. А потом случилась беда с моей Ма.

Громкоголосую и строгую Ма — бывшую кухарку семьи Ирины, которая удочерила оставшуюся в охваченном гражданской войной Харькове хозяйскую дочку и растила ее после революции, — Светлана хорошо знала как большую шишку в жилкомовских кругах. «Большая шишка в переносном и буквальном значении!» — перешептывались Света с Колей, подшучивая над огромными многослойными прическами, которые неизменно сооружала у себя на голове председателька из жилкома. Надо заметить, что Ма была очень хорошей и ответственной. Помогала всем, кому могла, как и положено человеку, занимающему подобную должность. Ма все боялись и при этом любили, и, когда стало известно, что Ма умерла, Света искренне проплакала всю ночь.

— Знаете, мы ведь вообще не голодали два прошлых года, — внезапно переключилась на неизменно всплывающую сейчас в любом разговоре тему Ирина. — Ма, как уважаемый сотрудник и видный член партии, отоваривалась в спецраспределителях, Морской по долгу службы бывал на всевозможных банкетах, а я, как мы шутили, — «лучший контраргумент тем, кто горланит о скудности карточного пайка». В том смысле, что как балерина, не имеющая права располнеть и обладающая дурной наследственностью — мой отец был весьма грузным человеком, — в любые времена я ем совсем немного.

— Вы отвлекаетесь! — строго заметила Света. — Сейчас начнете рассказывать о зависти к коллегам, которым любые продукты не страшны, потому что «у них организм как будто создан для балета». Вы это мне уже когда-то говорили…

— Да-да, — успокоила Ирина. — Так вот, мы голода не знали, но по рассказам знакомых, да и просто оглядываясь вокруг, понимали, что творится неладное. Особенно в селе. А Ма не верила. И спорила все время. И искренне ругала тех гостей, которые к нам приходили подкормиться. Мол, не от голода идут, а от жадности… Ма сама ведь родом с Полтавщины. Там у нее даже жила младшая сестра. Работала в колхозе. Писала бравые веселые письма. Все про какие-то новые методы планирования, получше, чем в их детстве… Про подготовки к партконференциям, про открытие колхозного базара и про то, что их село хвалили в газете «Молотарка». О голоде — ни слова. Ма считала это наглядным свидетельством того, что на селе кто работает — тот ест, и нечего нагонять панику. Потом на какое-то время переписка стихла. Ма ругала почту, писала в два раза чаще, даже слала встревоженные телеграммы… В ответ пришло извещение о смертях. О всех трех, хотя они произошли не одновременно… — Ирина болезненно скривилась, но продолжила говорить. — Первым умер муж сестры, потом дочь — она была подростком, и Ма все мечтала, как заберет ее в столицу, и я выведу девочку «в люди», через несколько дней умерла и сама сестра. На похороны ехать было уже поздно — кто-то что-то напутал, и извещения издевательски путешествовали по Украине, прежде чем попасть к нам. Ма словно окаменела. Наверняка ждала выходных, чтобы поехать на могилы и чтобы разобраться, как так случилось, что погибла целая семья. Но ехать не пришлось. Как-то ночью к нам в дверь позвонил старик, представившийся соседом сестры Ма. Он рассказал, как уходила семья. Сначала дочь и муж — от какой-то пустячной болезни, которая из-за недостаточного питания оказалась смертельной. Потом и сама хозяйка, как он говорил, «отмучилась». Они давно уже всем селом медленно погибали от истощения, а тут еще какая-то хворь. Сестру Ма держала на этом свете только необходимость ухаживать за больными. Как только их не стало, она слегла и больше не вставала. Наш гость — на самом деле оказалось, что он вовсе не старик, но выглядел, конечно, ужасно — и сам едва держался на ногах. Сказал, что прорвался в столицу, устроился на завод, и вот, немного оклемавшись, решил разыскать сестру соседки. Пожаловался, что натерпелся по пути. Что испокон веков хранившиеся в доме семейные ценности (пара икон и георгиевский крест деда) отобрали на первой же заставе, еще и обозвав врагом народа за то, что сам не сдал. А он не мог сдавать — не его это все было, а материно. Но та сама, когда решили его в город отправлять, снесла в сени котомку и попросила в городе найти те самые магазины, где золото меняют на товары, которые потом где-то тайно можно выменять на муку и передать в село, чтоб деток подкормить. Да, слух про Торгсины докатился и до колхозов, — оторвавшись от рассказа, сказала Ирина, но Света с мольбой сложила руки у груди, мол, продолжайте, что же было дальше, и балерина снова погрузилась в тоску воспоминаний. — Сосед рассказывал, что теперь стал заводчанином. Про то, что о судьбе икон он матери рассказывать не хочет — соврет, мол, надо подождать, еще немного обоснуется, обратится в кассу взаимопомощи, возьмет мешок муки. Пока же в село двум дочерям, жене и матери будет свозить все, что заработает.

— Как хорошо, что он к вам пришел! — не выдержала Света. — Вы помогли?

— Нет, — холодно помотала головой Ирина. — Не успели. Он с Ма тогда полночи говорил. Для нее все это было открытием. Это сейчас, после развенчания вредительств и перегибов, каждый читал в газетах про националистов и кулаков, мечтавших подорвать престиж колхозов и советской власти. А год назад люди даже представить себе не могли, что где-то рядом простой советский милиционер имеет приказ отбирать у людей последнее и сторожить ангары, не допуская голодающих к зерну… И с письмами сестры все прояснилось. Оказывается, писать о сложностях жизни селянам строго-настрого запрещено. На почте, не таясь, вскрывают письма, объясняют, мол, если что пропустят, то им потом устроят страшный выговор. Так вот, сестра в письмах к Ма оставляла намеки и тайные знаки. Все надеялась, что та смекнет, мол, дело нечисто, и попробует помочь. Ма, как это услышала, кинулась все письма перечитывать. И тут, конечно, все шифры уже заметила. Жили они в детстве очень бедно, так что «получше, чем у нас в детстве» означало полную катастрофу. Описывая колхозный базар, сестра писала, что он в деревне Жмуровка, хотя на самом деле село называлось Жимуровка. В партии сестра никогда не состояла, поэтому подготовка к партийной конференции могла на ней сказаться только в плане снабжения. «Лютовали перед этим своим партслетом, последнее у жителей забирали, у нас даже скамейку со двора выкопали и унесли», — подтверждал догадки Ма сосед. А в газете «Молотарка» в указанном номере колхоз действительно хвалили, но за что? За то, что общественность лихо выявила семью вредителей, которые придумали после сбора урожая отправлять своих детей в поле собирать выпавшие колоски. Если бы Ма внимательнее читала письма, то наверняка пошла бы и нашла эту газету, увидела бы фамилию семейства вредителей, вспомнила бы, что это самые порядочные крестьяне на селе, опомнилась бы…