Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Такого хода мы не ожидали и растерялись. При отправке телеграммы в полк, из которого мы бежали, благоприятного ответа ждать не приходилось.

Наше замешательство не прошло незамеченным. И хотя мы, спохватившись, согласились послать телеграмму, попросив время на обдумывание, офицер объявил нас арестованными – пока на дому. Остались на страже пятеро милиционеров, остальные ушли.

Из разговора с нашими охранниками мы узнали, что утром, ещё до нашего обыска, Рыбниковых выслали из города. Григорьев скептически заметил: «Дуракам счастье».

Вскоре нас перевели в участок на улице Декабристов. Здесь мы устроились с комфортом. Всего там было три камеры. Одна для пьяных – тёмная и холодная. Средняя – с печкой и электричеством. И третья, хотя и тёплая, но без света. Мы заняли среднюю.

Холодная камера наполнялась обычно по праздникам. Третья камера почти ежедневно меняла своих обитателей. Многие из них сидели, по их словам, ни за что, вроде одного, который «только и всего, что татарина прирезал».

Заплатив старшему милиционеру 25 рублей, мы пользовались от него два раза в день самоваром. Он ходил за обедом для нас в ближайшую харчевню. Разрешены были книги, газеты. В общем, если не как дома, то сносно.

Из газет мы узнали о взятии Двинска, причём, немцы обошли его с севера, возможно, на участке нашего полка, что должно было вызвать в нём панику. Эти новости были нам на руку. Возможно, телеграмма не дойдёт по адресу. Опять же из газет узнали, что в Тюмень прибыл отряд большевиков для «углубления революции» и что он расправляется как с буржуями, так и с меньшевиками. «Известия тобольского совдепа» были наполнены статьями возмущения и протеста против действий этого карательного отряда.

Скоро нас стали часто посещать, узнав о нашем аресте, солдаты «Союза фронтовиков», выражая своё сочувствие и обещая нас освободить. Следователю мы сказали о возможном разгроме полка, вследствие чего телеграмма, скорее всего, не дошла. И предложили послать новую в штаб дивизии. Рассчитывали, что телеграмма, адресованная в штаб, а не на солдатский комитет, попадёт в руки офицеров, и они дадут благоприятный ответ. Мы потребовали также разрешения прогулок и попутно снова стали возмущаться нашим арестом. В особенности, на них наседал Михайлов: со своей огромной рыжей бородой он внушал нашему застенчивому следователю большое уважение. Бедный следователь успокаивал его, говорил, что он не большевик, исполнил все наши требования и даже от себя разрешил ходить с конвоем в баню.

Прогулки по двору участка и походы в баню через весь город разнообразили нашу жизнь.

К нам снова пришли фронтовики и рассказали, что вернувшиеся члены Учредительного собрания от Тобольска устроили в кинематографе митинг. Присутствующие вынесли резолюцию протеста против большевиков. Фронтовики, считая нас своими, сожалели, что нас не было в кинематографе. Снова обещали нас освободить.

Фронтовики натолкнули нас на новую мысль: устроить «большевистский» переворот в Тобольске и возглавить его! Если это удастся, из гардемаринов создать «Красную гвардию». Лошадей, оружие, деньги можно будет добыть легальным путём и уже не просьбами, а требованиями. И тогда уже будет легко повести борьбу с отрядом охраны Государя, замещая её своими людьми.

Шансов на успех было много. По железной дороге всюду большевики захватили власть. Местные советы, не большевистские, были очень робки. Если из Москвы снова прибудут наши, то стать во главе переворота не трудно. Фронтовики считали нас лучшими друзьями и переворот наш поддержали бы.

Мы стали действовать. Завели дружбу с пожарными и всё время проводили на каланче в беседах. Особенно, сдружились с одним, который точил зубы на судью, посадившего его брата за убийство. В такой деятельности прошел месяц. Безусловно, наши разговоры стали известны в местном совдепе, и депутаты уже не знали, кого видеть в нас, – монархистов или большевиков. А ответа из полка на нашу телеграмму всё не было.

Наконец, появился наш следователь и поздравил нас со свободой, то есть с высылкой из Тобольска. Отъезд должен был состояться на другой день. Пока мы оставались в участке и ходили по городу с конвоем. В городе, по-видимому, о нашем аресте знали, так как мы встречали массу сочувствия, главным образом, со стороны учащейся молодёжи.

Предполагая новый трюк со стороны совдепа, мы отправились туда и потребовали свои бумаги. Требования наши были немедленно исполнены.

Ранним утром мы уехали из Тобольска.

Часов в одиннадцать следующего дня мы подъезжали к станции Тюмень. На вокзале стоял поезд, о радость, – прямо до Москвы! Купили билеты, наполнили чайник кипятком, запаслись огромной связкой баранок. Сидя в вагоне, ждали, когда заварится чай.

Но тут вошли обвешанные оружием и пулемётными лентами матросы и, узнав, что мы из Тобольска едем в Москву, приказали следовать за ними. Нас привели к поезду, стоявшему на запасных путях. Тут был штаб их отряда. Отряд назывался «Первый карательный» и состоял из матросов броненосца «Гангут».

Нас обыскали, отобрали деньги, очень кратко опросили и сказали, что участь наша решится с приходом комиссара. Атмосфера была совсем иная. Уже по одному тому, как о нас было сказано: «А! Офицеры!», было понятно, что этой вины достаточно для расправы с нами. Михайлов угрюмо молчал, глядя в пол. Григорьев, сильно контуженный в голову на войне, нервничал, лицо его постоянно дёргалось.

Собрав всё своё спокойствие, я завёл разговор с матросами. Начал с разговора о создании Красной армии. Когда мне ответили, что она успешно растёт, я пустился в критику. Говорил, что из неё ничего не выйдет потому, что приём туда офицеров затруднён. А вот мы, например, не большевики и в политике ничего не понимаем. Но мы профессионалы и будем служить в какой угодно армии, лишь бы платили. Другого труда мы не знаем. Так что напрасно матросы видят во всех офицерах контрреволюционеров. Мы готовы идти на службу народу. И так долго и подробно я говорил в этом роде, что, в конце концов, матросы принесли нам наш чайник, наши баранки и предложили своих папирос. Стало легче на душе.

Наконец, через вагон прошел комиссар, юноша лет девятнадцати, а за ним командир – мичман Павлов. Мичман объявил, что мы свободны, и вернул наши деньги и документы.

Матросы окружили нас, горячо предлагали остаться у них переночевать в ожидании следующего поезда и даже поступить в их отряд. Но мы отклонили их предложения под тем предлогом, что нам надо спешно в полк, который, быть может, бьётся на фронте.

Первым поездом, шедшим до Екатеринбурга, мы выехали. Опасности пройдены, а на душе было скверно.

Наша цель – освобождение Государя и Семьи – была вполне осуществима. Не хватало толкового организатора и… денег. Таких людей как мы, для разведки, сбора информации и боя нашлись бы сотни, а может и тысячи.