Джулиан Барнс - Артур и Джордж

Они сравнивают таланты миссис Пайпер и Эвсапии Паладино и обсуждают, не шарлатанка ли, часом, Флоренс Кук. Лодж рассказывает, как присутствовал на сессиях в Кембридже, когда Паладино подвергли серьезному испытанию: под самым пристальным надзором она провела девятнадцать спиритических сеансов. Лодж своими глазами видел, как она вызывала эктоплазменные формы, как у нее, плывя по воздуху, без всякого человеческого участия играли гитары. Он наблюдал, как со стола в дальнем конце комнаты поднялась ваза с нарциссами и, никем не поддерживаемая, пролетела по залу, помедлив перед носом у каждого из участников.

– Допустим, сэр Оливер, я решу поспорить и заявлю, что сходных эффектов вызывались добиться иллюзионисты, причем некоторые из них преуспели, – что вы на это скажете?

– Я скажу так: и впрямь весьма вероятно, что Паладино иногда пускается на хитрости. К примеру, если оказывается, что ожидания публики высоки, а духи не желают идти на контакт. Соблазн в таком случае очевиден. Но это не означает, что сквозь нее не проходят самые настоящие духи. – Сэр Оливер ненадолго умолкает. – Знаете, Дойл, как говорят скептики? Они говорят: от изучения протоплазмы скатились к эктоплазме. На это я отвечаю: а вы вспомните, сколь многие когда-то не верили в протоплазму.

Артур усмехается:

– Могу ли я поинтересоваться: к чему вы пришли по состоянию на сегодняшний день?

– К чему я пришел? Без малого двадцать лет я провожу исследования и эксперименты. Работы еще непочатый край. Но на основании полученных результатов я полагаю вполне возможным и даже весьма вероятным, что разум продолжает существовать и после разрушения физической оболочки.

– Это сильно обнадеживает.

– Быть может, скоро мы сумеем доказать, – продолжает Лодж, заговорщически подмигнув, – что не один мистер Шерлок Холмс способен чудесным образом избегнуть как мнимой, так и явной смерти.

Артур вежливо улыбается. Холмс будет его преследовать вплоть до самых врат Святого Петра или их аналога в этом новом мире, постепенно приобретающем очертания.

В жизни Артура far niente – большая редкость. Он не из тех, кто в послеполуденные летние часы нежится в шезлонге, надвинув на лицо панаму и слушая, как в люпинах суетятся пчелы. В отличие от Туи, болеть он не умеет. Бездействие претит ему не столько в силу моральных принципов (с его точки зрения, дьявол искушает не только праздных, но и самых разных), сколько в силу темперамента. В его жизни периоды бурной умственной деятельности чередуются с периодами бурной физической активности; в промежутках он совмещает светские и семейные обязанности – и те и другие даются ему легко. Даже спит он так, будто это жизненно важное дело, а не отдых от дел.

Поэтому, когда мотор перегревается, Артур не знает, куда себя девать. Он не понимает, что за радость сидеть две недели на итальянских озерах или даже пару дней в теплице с рассадой. На него нападают депрессия и вялость, которые нужно скрывать и от Туи, и от Джин. Поделиться можно только с матушкой.

Когда он просится к ней в гости без намерения встретиться у нее с Джин, матушка подозревает, что сын взвинчен больше обычного. В 10:40 от вокзала Сент-Панкрас отходит его поезд до Лидса. В вагоне-ресторане он задумывается об отце – мысли о нем посещают Артура все чаще. Теперь он раскаивается в беспощадности своих юношеских суждений; то ли в силу возраста, то ли в силу своей известности он стал более снисходителен. А может, причина в том, что случаются периоды, когда Артур и сам чувствует, что находится на грани нервного срыва, и ему начинает казаться, что жизнь на грани нервного срыва – это нормально и что человека удерживает от падения либо случай, либо какой-то вывих воспитания. Если бы не материнская кровь, он бы, наверное, пошел – и уже давно – по стопам Чарльза Дойла. Но сейчас до Артура впервые доходит кое-что другое – матушка никогда не осуждала мужа, ни до, ни после его смерти. Некоторые скажут: а что толку осуждать? И тем не менее: от нее, которая всегда говорит без обиняков, никто не слышал худого слова о человеке, принесшем ей столько позора и мучений.

До Инглтона он добирается засветло. Когда день клонится к вечеру, они поднимаются по склону лесных угодий Брайана Уоллера и выходят к вересковому торфянику, осторожно вспугнув стайку одичавших пони. Крупный, прямой, одетый в твидовый костюм сын адресует свои слова вниз, красному жакету и аккуратному белому капору твердо ступающей матушки. Время от времени она подбирает сухую ветку для очага. Артур досадует на эту привычку: можно подумать, ему не по карману купить матери вязанку наилучшего хвороста – только скажи.

– Понимаешь, – говорит он, – здесь есть тропинка, вот в той стороне гора Инглборо, и мы знаем, что, поднявшись на Инглборо, увидим вдали Моркем. Здесь есть реки, можно пройти по течению любой – все они текут в одну сторону.

Матушка недоумевает от этих топографических банальностей. Артуру они несвойственны.

– А если мы пропустим тропинку и заблудимся в долине Уолдс, то воспользуемся компасом и картой – обзавестись ими несложно. И даже ночью сможем ориентироваться по звездам.

– Это справедливо, Артур.

– Нет, это банально. Об этом и говорить не стоит.

– Тогда рассказывай, о чем хотел поговорить.

– Ты меня воспитала, – отвечает он. – В целом свете еще не было сына, более преданного своей матери. Это не бахвальство – я просто констатирую факт. Ты меня сформировала, дала мне самоощущение, гордость и все мои нравственные качества, какие есть. И повторюсь, такого преданного сына еще сыскать. Я вырос в окружении сестер. Аннетт, бедная, милая Аннетт, упокой, Господи, ее душу. Лотти, Конни, Ида, Додо. Я люблю их всех, каждую по-своему. Вижу их насквозь. В юности я не чурался женского общества. В отличие от многих, я не уронил себя, не остался профаном, не сделался ханжой. И все же… все же… я пришел к выводу, что женщины… другие женщины… они как дальние страны. Правда, бывая в дальних странах… в африканском вельдте… я всегда находил ориентиры. Наверное, я говорю бессвязно.

Он умолкает. Ему нужен отклик.

– Не такие уж мы дальние страны, Артур. Мы, скорее, сопредельные государства, которые почему-то ускользнули от твоего внимания. А когда дойдет черед и до них, ты не сразу поймешь, более примитивны они или более развиты. Не сомневайся, я знаю расхожее мужское мнение. Кстати, возможно, ближним странам свойственно и то и другое сразу, а может, ни то ни другое. Так что говори прямо.

– У Джин бывают приступы хандры. Пусть даже это не самое подходящее слово. Состояние это физическое – оно связано с ее мигренями, но больше напоминает упадок моральных сил. Она разговаривает и ведет себя так, будто совершила нечто ужасающее. В такие минуты она дорога мне, как никогда. – Он хочет втянуть в себя йоркширский воздух, но получается тяжелый вздох. – А потом я и сам вступаю в черную полосу, за что себя ненавижу и презираю.