Борис Акунин - Сокол и Ласточка

Вновь, уже в третий раз за короткое время, я имел возможность наблюдать, как человек помрачается рассудком от алчности. Ирландец пел и плясал, писец выл, а мичман повел себя еще страннее: он уткнулся в ларь, будто собака в миску, и стал целовать драгоценные камни. Пистолет валялся на земле брошенный и забытый, штурман потихоньку поднял его.

– Ну что, дурачок, теперь ты видишь, что Гарри Логан слов на ветер не бросает? – добродушно молвил он, дав юнцу как следует насладиться чудесным зрелищем.

Проныра кивнул. Он утратил дар речи. На грубой физиономии застыло выражение экстатического оцепенения.

– Теперь, Эпин, я вынужден завязать вам глаза, – с важностью объявил штурман и снова подмигнул. – Вы и так видели больше, чем вам положено. Путь с этого места до выхода из лабиринта должен знать только мой друг Проныра.

Он двинулся к мичману, оставив пистолет на камне.

Я увидел, как Летиция, прежде чем повязать платок, быстрым движением сует оружие под платье, и одобрил эту предусмотрительность. Очень хорошо, что девочка настороже. Расслабляться сейчас ни в коем случае нельзя.

До границы горного массива мы добрались без приключений. Как и прежде, Гарри часто останавливался, чтобы дать отдых руке. Он все болтал, балагурил.

– Отгадайте загадку. Какой предмет весит сотню ливров, [38]а тянет на два мильона? – не слишком изящно скаламбурил ирландец и сам себе с хохотом отвечал. – Вот этот сундучок! – А сколько будет четыре мильона разделить на четыре?

Летиция молчала, Проныра тоже будто воды в рот набрал, лишь судорожно сглатывал слюну.

– Какие же вы скучные, ребята! – сокрушался штурман. – Ладно, идем дальше.

Затруднение возникло, когда мы выбрались из ущелья и поставили сундук на тележку. Гарри предложил глотнуть рому за удачное окончание операции, а Проныра, который всегда был не дурак выпить, отказался – замотал головой и отвернулся, когда ирландец сунул ему флягу под нос.

– Ты что? – встревожился Логан. – Не выпить за такое дело – скверная примета!

Но мичман тряс головой.

– Язык ты что ли проглотил? Пей, я тебе говорю! Будешь упрямиться – насильно волью в глотку!

Поняв, что ирландец не отвяжется, Проныра наконец взял флягу, но пил как-то странно, оттопырив щеку и крошечными глоточками. Эффекта это, впрочем, не ослабило. Минуту спустя несчастный болван подался вперед, будто голова у него стала очень тяжелой и тянула его к земле, покачнулся на ослабевших ногах, упал ничком. Тут-то загадка его молчаливости и внезапной воздержанности разъяснилась. Рот одурманенного мичмана открылся, оттуда выкатился гладкий розовый камень. Очевидно, Проныра спрятал алмаз, когда целовался с сокровищем.

– Вот скотина! – поразился Гарри. – Надувать своих товарищей! Туда ему и дорога. И помни, Господи, эта смерть – тоже не моих рук дело.

Он брезгливо вытер рукавом камень и положил его в сундук.

Само благодушие, произнес с широкой улыбкой:

– Что ж, остались только мы двое. Как минимум по два миллиона каждому. Звучит неплохо, а? Нужно только докатить добычу до лагуны и поделить ее. Я полностью вам доверяюсь, дружище. Предлагаю вот что: я разложу драгоценности на две кучи, и вы выберете любую. Согласны?

Всем своим существом я ощущал опасность. Теперь, избавившись от напарников и доставив сундук к месту, откуда его можно перемещать без посторонней помощи, Логан больше не нуждался в союзнике. Четыре миллиона ведь лучше, чем два.

Должно быть, Летиция почувствовала мою нервозность, потому что тихо сказала по-швабски:

– Спокойно, девочка. Я не дура. Пусть нападет первым, я готова.

– А? – удивился Гарри. – На каком это вы заговорили языке?

– По-фламандски. Я вырос в тамошних краях, – ровным тоном отвечала моя питомица, вновь заставив меня восхищаться ее выдержкой. – Иногда я думаю вслух.

– И что же вы подумали вслух?

– Время к вечеру. Лучше поспешить, а то в темноте можно угодить в болото.

– И то правда. Идемте, мой дорогой друг!

Они вдвоем тянули за веревку, так что здоровая правая рука Логана была занята. И все же Летиция не спускала глаз с «дорогого друга».

До наступления темноты оставалось не меньше часа, над морем еще только начинали сгущаться сумерки. Штурман перестал болтать. Он шел молча и грустно вздыхал.

– Эх, парень, – вдруг обратился он к Летиции на «ты». – Думаешь, я не знаю, о чем ты сейчас думаешь? Я видел, как ты подобрал пистолет Проныры. Ничего, я не обижаюсь. Башка у тебя умная, но ты слишком молод. Не научился еще понимать людей по-настоящему. А я человека насквозь вижу. Поэтому пистолета за пазухой не прячу. И спиной к тебе поворачиваться не боюсь. Я и когда в шахте висел, не очень-то тебя опасался. Знал, что ты не оставишь меня подыхать в черной дыре. В тебе совсем нет вероломства. Это редко у кого встретишь. Такие люди идут на вес даже не золота, а рубинов с алмазами.

Он остановился и повернулся лицом к Летиции. Говорил серьезно и проникновенно, не в своей всегдашней манере.

– А вы не заблуждаетесь на мой счет? – спросила девочка. – Как же во мне нет вероломства, если я сегодня отравил пятнадцать живых душ?

– Это не живые души! – махнул Гарри. – Черномазые вообще не в счет, они нехристи. А Клещ с Пронырой – бессмысленное мясо. Это мы с тобой живые, а они были мумии.

– Кто-кто?

Я тоже навострил уши, не уверенный, что правильно расслышал.

– Мумии – это такие люди, которые по видимости живые, а на самом деле притворяются, – убежденно стал объяснять ирландец. – Я-то давно научился их различать. Есть масса примет. У мумии взгляд тусклый, ей никогда не приходит в голову ни одной необычной мысли. Живет она только ради своего брюха. Господу Богу от этих тварей ни тепло, ни холодно. Неужто ты сам не замечал, что большинство людей какие-то ненастоящие? Будто живут, а будто бы и нет.

Очень интересное наблюдение, и необычайно глубокое! Оно противоречило догматам всех известных мне вероучений, а между тем я тоже частенько не мог отделаться от ощущения, что многие люди похожи на погасшие светильники – не излучают ни света, ни тепла.

– А у нас на «Ласточке», по-вашему, кто живой? – спросила Летиция. Она, как и я, была сбита с толку неожиданным разговором.

Гарри даже удивился:

– Ты еще спрашиваешь? Дезэссар – пройдоха и плут, но душа у него живая. Кабан и его сыновья – совершенные чурбаны, мертвое дерево. Поп, конечно, живой. Из матросов Божий огонек горит в старом добряке Мякише, в глупом Барсуке, в Ерше, хоть он и злобный мерзавец, в сопливом юнге Ракушке. – Он назвал еще несколько имен, и я поразился: ирландец перечислил всех, кто был мне хоть как-то интересен, вне зависимости от симпатий и антипатий. – Все остальные – мумии. Коли подохнут, миру от этого не станет ни лучше, ни хуже. Твой попугай в тысячу раз живее любого из них.