Владимир Апаликов - И Аз воздам

Проникал в окна освет фонарей Большого театра, причудливо разыгрывались тени на потолке, на стенах с тиснёными обоями, на спинках широких кресел, обтянутых узорной тканью. За окнами изредка дренькал звонок трамвая. Потом перестал раздаваться и он.

И устоялась тишина. Полная и совершенная тишина, когда вдруг кажется, что всё будет хорошо в этом мире. Что беды непременно когда-нибудь кончатся, все будут счастливы, все будут любить друг друга. Пропадут, исчезнут навсегда злоба, ненависть, несправедливость.

Ведь так должно же быть!

Мария вдруг застонала во сне.

Ярослав на трибуне горел вдохновением. Вообще-то он всегда выступал увлечённо, говорил горячо. Его изюминкой был нарочито простонародный доступный язык, перемежаемый сочными образами, цитатами из классиков, сказок и прочего духовного наследия русского народа. Не зря его считали одним из лучших пропагандистов в партии. Даже — лучшим.

Но сегодня он был особенно красноречив — в первом ряду переполненного зала Политехнического музея сидели две невероятно красивые особы любезного Ярославу пола, одна постарше, другая — почти ребёнок, обе не сводили с него глаз. Ярославу лицо старшей на миг показалось знакомым, но вникать он не стал. Сейчас ему было некогда. Он высоко парил над аудиторией на крыльях прихлынувшего вдохновения. Кружил, словно ястреб, выбирающий жертву.

Впрочем, она была уже намечена — тот ребёнок в первом ряду.

— Здесь, в этом зале сидят и слушают меня мои самые, собственно, дорогие друзья-товарищи, — доверительно заговорил лектор. — А с друзьями следует говорить без увёрток, как оно, собственно, есть на душе. Потому не буду скрывать, что среди оппозиционеров есть немало таких, с которыми я знаком очень близко и тесно. Бывало, и за одним столом сиживал, и не один, собственно, литр уговорил.

В зале задвигались, засмеялись понимающе.

— Но если вы думаете, что выпитые литры помешают мне сказать всю правду об этих бывших товарищах, то, значит, вы меня плохо знаете, — Ярослав закручинился от такого несправедливого отношения к себе, тут же вскинулся, — Я всегда говорил и буду говорить только правду! Чего бы мне это не стоило. Как, собственно, и полагается большевикам. Одну правду и ничего, кроме правды! — кулак его сотряс трибуну.

Зал захлопал обвально. Ярослав скосил глаза налево. Девочка тоже била в ладоши, подняв их над головой, славные глазки её лучились восторгом и обожанием. Воодушевление охватило Ярослава, он, будто вознёсся к самому потолку, и оттуда, с немыслимой высоты, обрушился обжигающим водопадом слов:

— В чём, собственно, состояла характерная черта троцкистов, когда они числились в большевиках? Она состояла в том, что троцкисты «перманентно» колебались между меньшевизмом, откуда они выродились, и большевизмом, куда они пришли, как бы, после долгих раздумий. А вернее, когда стало ясно, что сила именно за большевиками. «Перманентно», дорогие мои товарищи, — это излюбленное словечко товарища Троцкого. Что оно значит? Если не играться иноземными словами, то всё очень просто. Перманентно — по-нашему значит: всю дорогу. Сколько идёт или едет — столько и колебается. На сей счёт наш народ даже частушку изобрёл. Я её вам приведу. Да где наша не пропадала — спою! — лихо вскрикнул оратор, снова сорвав смех и аплодисменты. — Пусть только товарищи женщины и девушки в зале на меня не обижаются. Но из песни, собственно, слова не выкинешь. Вот она, эта частушка.

Ярослав вышел из-за трибуны, затянул нарочито противно тонким голоском, сопровождая похабщину замысловатыми плясовыми коленцами:

В зале будто обрушился потолок. Хлопали в ладоши яростно, хохотали яростно, матерились яростно.

Ярослав вернулся за трибуну, взметнул руку, зал покорно затих.

— А когда наша партия, когда дорогой наш товарищ Сталин в мудрости своей раскусили их, троцкисты отбросили свои колебнутия и вернулись на позиции меньшевизма. В итоге троцкизм и вся эта новая оппозиция стали, собственно, передовым отрядом контрреволюционной буржуазии, выродились в заклятых врагов Советской власти. Не секрет, что нам, дорогие мои товарищи, придётся ещё преодолевать немало трудностей на пути социалистического строительства. А, значит, у оппозиционеров будет немало поводов для паскудных, собственно, выступлений. Мы сцепим зубы и ещё больше ударимся в работу, а они будут зудеть нам под руку. Дескать, смотрите, как медленно растёт заработная плата, смотрите, как медленно идёт жилищное строительство, смотрите, как мало советское государство может уделять помощи бедноте.

Здесь оратор сделал паузу, давая аудитории возможность оценить в полной мере гнусную сущность оппозиции, продолжил с некоторой укоризной.

— Вместо того, чтобы помочь нам быстрее двинуть вперёд наше социалистическое строительство, помочь накоплению резервов для увеличения заработной платы, для помощи бедноте, — оппозиционеры используют и будут использовать все эти трудности, чтобы порочить в глазах масс нашу, собственно, партию. Чем хуже, тем лучше — вот их текущий лозунг! — Ярослав воздел обе руки, словно собираясь взлететь. — Вот в чём величайшая опасность. Те, кто поддерживают новую оппозицию, открывают двери классовому врагу, окрыляют неслыханно надежды этого классового врага. Вернувшись в меньшевистскую утробу, которая их породила, троцкисты, собственно, только подтвердили свою гнилую, глубоко враждебную рабочему классу сущность, — Емельянов вытянулся в струнку, крикнул, задыхаясь. — Собака вернулась к своей блевотине!

Рёв! Рёв!! Рёёёв!!!

— И как же, собственно, прикажете поступать с бешеной собакой?

— Стрелять сссук! К стенке их! Стрелять без пощады! Долоооой! — зал бушевал, бесновался.

— Стрелять, собственно, может, и рано, — сказал великодушный Ярослав. — Но вот в клетку — обязательно. Поддерживаете, товарищи?

Овации ударили оглушительно. Аудитория неистово гремела аплодисментами, кричала, заходилась в злобных выкриках.

К лектору устремились, засыпали вопросами, просьбами. Он отвечал, записывал просьбы, раздавал автографы, а сам искал глазами пару, привлекшую его внимание. Неужели не подойдут?

Давно Ярослав не испытывал подобного возбуждения и вожделения. Особенно при виде той девочки. Безумно хотелось, чтобы подошли.

И они подошли.

По-до-шли!

Девочка молчала, не сводила с него глаз. Говорила её старшая сестра — Мария. Сначала, как водится, отпускала комплименты лектору и лекции, восторги, ахи-охи. Ярослав, конечно, же активно изображал смущение, зарделся даже. Всё ждал, когда же она приступит к делу, всё гадал, как бы заполучить их к себе домой.