Владимир Апаликов - И Аз воздам

— По делу — приехала действительно мстить. Ты, кстати, к Савве своему ещё Ярослава приплюсуй. Кончился он сегодня.

Савенко, казалось, не удивился. Напряжённо размышлял о чём-то.

— Ты можешь мне ответить на один вопрос? — Мария заглянула прямо в глаза Семёна, словно там искала ответ.

— Ну спрашивай пока.

— Зачем ты и эти твои живодёры пошли в революцию? Зачем? Ведь она хоть и Советская, но ведь власть. Пусть сволочная, но — власть. Она же всё равно вас рано или поздно поставит к стенке. Царская-то власть не в пример милосерднее была, а эта жалеть не будет. Удавит, как крыс. Так зачем же вы помогали её устанавливать? Зачем в революцию пошли? Ведь не за свободу, равенство и братство в самом же деле?

— Вот что я скажу тебе, гражданка мстительница, — Семён чуть перегнулся через стол, чтобы ближе видеть собеседницу. — Мы же не дураки голимые, чтобы не понимать. Ни свободы, ни равенства, ни братства не будет никогда в этом мире — уж так он устроен, что каждый живёт так, как он может. Не стадом, а в одиночку ищет свою тропку по жизни. Революция — это всегда кипеш, это всегда мутная вода, в которой легче ловится рыбка, если у кого хватает духу её ловить. У нас духу хватает, и революция нам нужна. Вот ты говоришь: власть, власть. А надо мной её нету, я сам власть. Хочу казню, хочу милую. И такие мы как раз и нужны революции. Её чистенькими руками не делают, кому-то надо и в грязи возюкаться. А мы не боимся ни грязи, ни крови. Потому и нужны будем всегда. В расход выводят тех из нас, кто совсем потерял поляну. Но мы-то поляну держим, а?

— Всё правильно, — строго сказала Мария. — Вы — бандиты, и власть ваша бандитская. Но когда-нибудь всё изменится.

— Никогда и ничего не изменится, — возразил Семён. — Никогда и ничего. Если и изменится, то станет только хуже, — поплямкал губами, словно хотел прикурить невидимую папиросу. — А теперь ты мне ответь. Мы, если нас затронут, всегда даём обратку, чтобы знали и наперёд уже к нам не совались. Чтобы остереглись. Чем кровавей ответим, тем крепче задумаются лезть на нас. А вот ты зачем впряглась в это дело, а? Ты ж не из блатных, для тебя кровь — как болото страшное, гнилое и вонючее, в другой раз ты уже и не сунешься в него. Тогда зачем тебе твоя месть? Ты ж не вернёшь ею ни жениха своего, ни невинность свою.

— Их не верну, ты прав, — твёрдо сказала Мария. — Душу свою вернуть хотела. Жизнь свою, которая устоялась. Но и тут ты прав, вижу теперь, что и они не вернутся.

— И как же теперь? А?

— Не знаю. Не знаю. Не знаю.

— Ты вот что мне ещё ответь. Веришь, что я тебя и пацанку твою могу кончить безо всякого, а?

— Допустим, верю. И что?

— Не допустим, а точно. Я тебя сюда потому и привёз, чтобы видела — шутить не буду. Законопачу обеих. Так как, веришь, а?

— Верю, да. И что? Мне безразлично, а девочку отпусти, она здесь вообще случайно.

— Отпустить я её не могу, ты и сама понимаешь. Раззвонит, а мне потом отмываться. Нет, если кончать, то кончать обеих.

— Если? — приподняла брови Мария.

— Ни к чему мне сейчас всякий шухер, — начал объяснять Савенко. — Этих трёх жмуриков мне легко спишут, по ним давно стенка соскучилась. А вас мне потом надо куда-то закапывать крепко. Некогда сейчас этим заниматься — десятилетие революции на носу, начальнички сторожат так, что мухи трясутся. Да и жена у меня Алёна в параличе лежит, не узнаёт никого. Случись что со мной, кто ей поможет? Я тебе в натуре всё объясняю, чтобы ты знала и тоже честно объявила. Слушай сюда, графиня. Если я вас отпущу, умотаете вы отсюда, а? Умотаете?

— Еще день назад я бы отказалась, — медленно сказала Мария. — Отказалась бы напрочь. А сейчас, наверное, соглашусь. Не почему-либо, а потому что уверилась накрепко: Господь вас всех всё равно покарает. А тебя — так очень скоро. Вот увидишь. Если увидишь, конечно.

— Ну, с Господом я как-нибудь договорюсь, — засмеялся Савенко, засовывая револьвер в кобуру.

Пронзительно закричала Саша. Мария резко повернулась в её сторону. С пола рядом с ней тяжело приподнимался Лошак, дуло его нагана медленно поворачивалось в сторону Семёна. Подряд грянули два выстрела, обе пули разворотили живот начальника милиции, он упал навзничь, из живота полезли змеями дымящиеся кишки. Глаза Савенко наплыли слезами, неотрывно смотрели на Марию.

— Алёна, — прошептал чуть слышно, — Алёну жалко.

— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — речитатив старенького священника дрожал в воздухе, слова сливались в неразборчивый прерывистый гул.

Пусто было в храме. На отпевании остались только Мария и Саша, да ещё похоронная команда, облачённая в белые негнущиеся плащи, подбитые ватой. Перед началом забежал Владимир. Извинялся долго, что как член партии не может присутствовать при подобных обрядах. Мария только кивала понимающе, она искренне была благодарна ему за помощь в организации похорон.

Ещё он сказал, что документы Саше готовы, но прийти за ними Мария должна будет одна. Она усмехнулась про себя: значит, всё-таки потребовалось вознаграждение. И снова лишь кивнула в ответ.

Гроб с четырьмя свечами по углам стоял на широкой низкой скамье. Лицо тётушки покрывал тёмный платок с вышитым на нём крестом. Верх опоясывал венчик с молитвами. В жёлтых истончившихся пальцах исходила прозрачными слезами свеча, тихонько подрагивало пламя.

— Воскресший из мёртвых Христос, истинный Бог наш, по молитвам Пречистой Своей Матери, преподобных и богоносных отцов наших и всех святых Своих, душу от нас преставившейся рабы Своей Александры, в селениях святых водворит, и к праведным причтёт, а нас помилует, как Благой и Человеколюбец, — неумолчно зудел речитатив.

«Я верю, Господи, верю, что Ты приютишь мою бедную маму Сашу, дашь ей наконец успокоение рядом с папой Сашей и родителями моими».

Мария засмотрелась в строгие глаза Христа на иконе, ей показалось вдруг, что веки Иисуса дрогнули утвердительно. Нет, не показалось — так оно и было! Если кто и заслужил вечное блаженство — хотя бы и после земной жизни — так это мама Саша.

А она сама, Мария, будет ли удостоена покоя рядом с Господом? Нет, нет и нет! Она же убийца. Убийца! Пусть никого и не убила своими руками — Господь отводил доселе. Даже Ярослава лишила жизни всё-таки не она. Богу было угодно послать его под трамвай.

«А старуха на кладбище?! — ударило воспоминание. — Пусть это и была защита Саши, но убийство остаётся убийством, как его ни оправдывай».

— Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, усопшей рабе Твоей Александре и сотвори ей вечную память, — священник перекрестился трижды, поклонился в сторону алтаря, с трудом сгибая спину.