Владимир Апаликов - И Аз воздам

Владимир машинально глянул на оружие в своей руке, перевёл ошеломлённый взгляд на Марию. Снова — на маузер. И снова на неё.

— Ты. Это ты была в вагоне? Это тебя мы?..

— Я! Меня!

— Но я же стрелял прямо в тебя, — задушенно сказал Игнатьев. — Ты не могла остаться в живых.

— А я и не осталась. Я мёртвая! Но вернулась. С того света вернулась, чтобы вас всех четверых туда увести. И троих уже увела. А сейчас и ты пойдёшь за ними.

Она страшна была сейчас. Лицо Владимира исказилось, глаза чуть не вылезали из орбит. Он отшатнулся к стене, маузер ходил ходуном.

— Уйди от меня, уйди, сука! Стрелять буду! Буду стрелять!

— Стреляй, стреляй! — Мария медленно шла к нему, спокойно и неотвратимо. — Стреляй, тварь. Всё равно не сможешь выстрелить.

Владимир лихорадочно нажал на спуск. Ещё раз, ещё. Курок лишь сухо щёлкал. Мария легко вынула из дрожащих рук маузер, приставила дуло к игнатьевскому лбу.

— Я же тебе говорила, что не сможешь. А вот у меня получится. Сейчас увидишь своих дружков в аду, передавай привет.

— Не надо! не надо!! не наааадо!!! — Игнатьев упал на колени, слёзы потекли по его лицу, смешиваясь с обильной слюной из раззявленного в крике рта.

Вдруг нечистая зловонная волна обдала склонившуюся над Владимиром Марию, она резко отодвинулась.

— Ты что — обделался?

— Да! — удивлённо, по-детски растерянно сказал Владимир. — Да. Да. Да.

И всё повторял одно это слово. И всё смотрел, смотрел на Марию.

— Ё… твою мать, — грубо сказала она.

Выпустила маузер, он глухо стукнул в пол. Подошла к столу, собрала документы. Дойти к двери не успела — за спиной звонко ударил выстрел. Обернувшись, увидела: Игнатьев лежал на боку. Из дырочки в правом виске курилась струйка дыма.

На этот раз маузер не оплошал.

— Оплошала Коммуния, да, оплошала — огорчённо сказал бородач. — В яму на Воздвиженке угодила, нога только и хряснула. Своими руками кормилицу мою на живодёрню приволок.

Это был тот самый извозчик, что вёз Марию с вокзала, она хорошо запомнила его, как и необычную кличку его лошади. Он сейчас и рассказывал о горестной судьбе своей кобылы.

— А вот вы знаете, отчего она так непутёво сдохла? — извозчик оборотился к седокам.

— Ты же сам говоришь, что она в яму попала, — нехотя откликнулась Саша.

Как-то неважно она выглядела сейчас, всегдашняя её оживлённость исчезла, девочка оглядывалась по сторонам, губы шевелились, что-то нашёптывая, глаза смотрели грустно.

— Так-то оно так, — не унимался бородач. — Но спрашивается, почему она в эту яму-то попала? Сколь годов ездили с ней — никуда не влетала, а тут — на тебе! — угодила как специально.

— Да ведь старая была, слепая уже, наверное.

— Ни хрена ты, барыня, не понимаешь — горько сказал извозчик, — Оттого что Коммунией её обозвал, чёрт меня дёрнул.

— Зачем же называл, если и самому не нравится?

— Да я сам, что ли? Начальник в конторе, который номера извозчикам выдаёт, сказал, что вместо старорежимных кличек лошадям надо давать революционные. И Коммунию эту присоветовал, оглоед. А мне куда деваться? Назвал. Потом мне и понравилось даже. Я, бывало, кляну Коммунию во все корки, ан не придерёшься — это я кобылу свою полоскаю. Только ей самой-то не втолкуешь. Вот она и обиделась.

— На что же тут обижаться? Сейчас вся страна коммунией называется.

— Вот и тоже в яму обвалится, — убеждённо сказал извозчик. — потому как не от Бога она, коммуния эта. Она Бога гневит. Вон они празднуют, а того не понимают, что недолго уж осталось того праздника. Слезами скоро обольются.

Мария ничего не ответила, наблюдая за происходящим. Вокруг разгорался праздник. Гремели разномастные оркестры, в разных концах им подпевали. Получалась громко, но нестройно. Со всех сторон стекались по направлению к Красной площади, колонны, группы людей, одиночки. Трепыхались в морозном воздухе плакаты, транспаранты, знамёна. По лозунгам узнавались политические пристрастия.

С Моховой двигалась реденькая колонна молодых людей, по виду — студентов. Кричали что-то, несли плакаты с выполненными от руки надписями: «Назад к Ленину!», «Да здравствует товарищ Троцкий!», «Долой сталинских душителей революции!» «Долой аппаратчиков!».

Гораздо больше было колонн, над которыми колыхалась агитация, исполненная в типографиях. Тон надписей был поспокойней: «Социализм строим и построим!», «По пути Ленина к новым победам!», «Да здравствует десятилетие Октября!». Но встречались и воинственные призывы: «Долой оппозицию!», «Троцкизм не пройдёт!» и даже: «Раскольников — к ногтю!».

— Погоди-ка, старинушка, постой минутку, — Мария дотронулась до плеча извозчика. — Что это там происходит?

Пролётка остановилась напротив гостиницы «Националь». Сюда как раз подошла колонна студентов, дальше её не пустила цепь вооружённых солдат.

— Не велено! — надрывался командир в будёновке. — Не велено вам на Красную площадь! Там уже некуда помещаться.

Впрочем, на него мало обращали внимания. Молодые люди смотрели вверх. На балконе четвёртого этажа стояла группа людей. Кто-то пытался говорить, но его плохо было слышно за криками и музыкой. Рядом с балконом на стене висели три больших портрета, Мария узнала Троцкого, Каменева и Зиновьева.

На крыше появились люди, в руках у них раскачивались длинные палки с привязанными крюками. Самодельные багры устремились вниз, пытаясь содрать портреты. Стоящие на балконе, тоже вооружившись палками, успешно отбивали поползновения. Прибывающая внизу толпа разразилась проклятиями и подбадриваниями.

На балконе зазвенело выбитое изнутри оконное стекло, осколки сыпанули через перила, рассыпались по асфальту. На балкон втиснулась группа людей, у некоторых в руках были дубинки, которые тут же замелькали над головами. Закричала громче толпа. Внизу тоже вспыхнули схватки. Грянул отборный русский мат.

— Едем, борода, отсюда! На вокзал давай, хватит тут, — поспешно сказала Мария.

И тут вдруг заплакала Саша. Да как заплакала — заревела, слёзы в три ручья побежали.

— Что ты, милая, что с тобой? — испугалась Мария. — Да что случилось?!

— Не хочу я, не хочу ехааать! — захлёбываясь слезами, кричала девочка. — Не хочуууу!

— Да ты что, родная?! — Мария до того растерялась, что не могла найти нужных слов. — Как не хочешь? Ты хочешь остаться здесь? Посмотри, посмотри, что творится. И ты хочешь жить среди этих ненормальных?

— Хочу! Мне жалко этих дуракооов!

Мария засмеялась сначала, потом тоже заплакала в голос. Обняла девочку, рыдания их слились в какую-то замысловатую песню отчаяния.

Извозчик повернулся к ним на своём сидении, некоторое время молча оглядывал их.

— Вы, девки, блажите, потому что можете выбирать, ехать вам или оставаться, — тихо и медленно выговорил он. — А вот мне выбирать не приходится, за меня судьба выбрала.